Оставив в 1908 году Сорбонну, Гумилев возвращается в Петербург и полностью отдается литературному творчеству, активно общается в литературной среде. Сблизившись с И. Ф. Анненским и С. И. Маковецким, он участвует в издании известного в то время журнала «Аполлон», публикует в нем не только свои стихи, но выступает как литературный критик. Из-под пера Гумилева выходят прекрасные аналитические статьи о творчестве его современников: А. Блоке, И. Бунине, В. Брюсове, К. Бальмонте, А. Белом, Н. Клюеве, О. Мандельштаме, М. Цветаевой. Гумилев выбрал самые крупные самородки из огромного пласта поэзии той поры.
Хорошо известно, что большое видится на расстоянии. Поэтому многие литературные критики годами исследуют на страницах журналов творчество известных в прошлом людей, практически не рискуя искать «жемчуг» в современных завалах многочисленных имен литераторов. Гумилеву удалось создать галерею выдающихся литераторов-современников. Более того, хочу сделать свое собственное, может быть, спорное заключение о том, что именно Гумилев открыл для широкого читателя ряд имен, впоследствии ярко засиявших на небосклоне поэзии. Он, как талантливый астроном, увидел среди тысяч звезд светила особой величины, которые не отражали, а сами излучали свет. В этом блестящая особенность литературной критики Николая Гумилева, которую хотелось бы особо отметить.
Одновременно поэт продолжает публиковать свои стихи. В 1910 году выходит его третья книга «Жемчуга», состоящая из четырех разделов — «Жемчуг черный», «Жемчуг серый», «Жемчуг розовый» и «Романтические цветы». В этом сборнике Гумилев остается верен себе, описывая загадочный мир чистого искусства. Его практически не интересуют социальные проблемы и окружающая действительность, он живет в стихах, в своем прекрасном, придуманном им мире.
В этом же году Николай Гумилев и Анна Ахматова (Горенко Анна Андреевна) заключают брачный союз. Кстати, познакомились они еще в юности, в Царском Селе, и их судьбы уже неоднократно пересекались. К примеру, в Париже, где Гумилев, будучи студентом Сорбонны, умудрился издавать небольшой журнал «Сириус». Анна Ахматова печаталась в нем, хотя весьма скептически относилась к затее своего близкого друга. Сохранилось одно любопытное свидетельство ее взгляда на затею поэта. В одном из писем к своему знакомому она писала: «Зачем Гумилев взялся за «Сириус». Это меня удивляет и приводит в необычно веселое настроение. Сколько несчастиев наш Микола перенес и все понапрасно! Вы заметили, что сотрудники почти все так же известны и почтенны, как я?» (Стиль и орфография письма сохранены).
Журнал вскоре развалился. Но этот эпизод из жизни Гумилева харктеризует молодого человека не только как поэта, фантазера, путешественника, но и как человека, желающего делать дело.
Сразу же после свадьбы, состоявшейся в апреле, молодые отправились в путешествие в хорошо знакомый им Париж и возвратились в Россию только осенью, почти через полгода. И как это не покажется странным, почти сразу по возвращении в столицу Гумилев совершенно неожиданно, бросив дома молодую жену, вновь уезжает в далекую Абиссинию. Эта страна по-прежнему странно и загадочно притягивает Гумилева, порождая различные слухи и толкования.
Впрочем Гумилев делал нестандартные поступки не только в жизни, но и в поэзии. В 1913 году Николай Гумилев и его друг Сергей Городецкий опубликовали в журнале «Аполлон» ряд статей с критикой известного литературного течения символизма и провозгласили новое движение—акмеизм.
Не вдаваясь глубоко в сущность нового поэтического течения, скажу читателю по секрету, что это обычные профессиональные литературные штучки, когда в поисках нового способа заявить о себе выворачивают «шубу» или, в данном случае, поэзию наизнанку и утверждают, что это совсем новая, другая «шуба», что это совсем новая, иная поэзия. Гумилев, человек весьма энергичный, становится фактически лидером нового движения «акмеизма» и выступает не только против символизма, но и футуризма, наиболее известных и распространенных в те годы литературных течений. Собственно читателю глубоко безразлично, какого направления придерживается поэт, были бы хорошие стихи, которые хотелось бы читать не отрываясь.
К сожалению, всякие каноны в поэзии — это попытка загнать себя, свой божий дар и сам стих в узкий коридор теоретической наукообразности и индивидуальной вычурности. Вот образец гумилевского акмеизма:
Красиво, но не из мира сего. Впрочем, это не литературная оценка или критика, это мое личное мнение. Мне больше нравится «поздний» Гумилев, когда он естественен, глубок, лиричен и трагичен:
Хорошо понимаю, что маститые, уважаемые литературные критики разнесут в пух и прах мои оценки и суждения по поводу самобытного творчества большого русского поэта.
Но еще раз подчеркиваю, что это не литературное исследование, а лишь попытка открыть новые неведомые страницы в биографии Гумилева. Ведь судьбу поэта не понять, не испив духовной мысли из родника его творчества. Здесь необходимо хотя бы соприкоснуться с музыкой стиха. Впрочем, продолжим наше путешествие в прошлое…
Перед самой войной 1914 года Гумилев совершает еще одно путешествие в Абиссинию. Об этом свидетельствуют не только его новые стихи, но и путевые очерки, которые публикуются в журнале «Нива».
Уже в конце августа 1914 года Николай Гумилев уходит добровольцем на фронт. Он попадает во взвод конной разведки, совершающей рейды в тыл врага, связанные с постоянным риском и опасностью. Об этом свидетельствуют документальные очерки Гумилева, который находит время между боями, чтобы писать «Записки кавалериста». Напечатаны они были в 1915–1916 годах в газете «Биржевые ведомости». Остались и поэтические свидетельства переживаний Гумилева в этот период.
По-разному можно оценить это стихотворение. Литературные критики посчитали сколько раз, где и когда было опубликовано произведение и что по ряду строф оно совпадает с более ранним стихотворением Гумилева «Двенадцатый год». Возможно, и так. Но для меня важна гражданская позиция Гумилева. Нет, он не стихоплет, для которого вычурность стиха превыше всего, как это пытаются представить отдельные критики. Да, он аристократ в поэзии и может писать красиво. Но это лишь форма. Душа и чувства Гумилева реально проступают в заключительных строфах этого стихотворения: