Эта решительная критика прошлого была нужна коммунистам центральным, которые пришли в Туркестан победителями в конце 1919 г., чтоб снять с себя ответственность за это прошлое. Они ни в коем случае не хотели и не могли (часто совершенно искренне не могли) признать, что зло совсем не в «головотяпстве» местных коммунистов, а в преступной ошибочности основной политической линии, взятой центральными вождями коммунистической партии. И что именно эта основная линия заставляла, и не могла не заставлять, коммунистов на местах становиться на путь «головотяпских» экспериментов. Но существо вопроса было совсем не в том, чтобы отмежеваться от сделанного в недавнем прошлом, а в том, чтобы наметить политику для будущего.
Разработка этого вопроса велась и в центре, в Москве, и на месте, в Туркестане, причем установилось известное разделение труда: в Москве были заняты главным образом поисками теоретического решения проблемы, а в Туркестане думали больше всего о практических мероприятиях, которые соответствовали бы интересам диктатуры.
В Москве на туркестанскую проблему смотрели как на частный случай большой общей проблемы — путь развития коммунизма в отсталых странах: что должны делать коммунисты, если они, в результате тех или иных условий оказались у власти в странах, где еще нет собственного промышленного пролетариата и где еще господствуют докапиталлистические формы производственных отношений? Спор шел о том, является ли капиталистический этап развития необходимым для таких отсталых народов и стран, или они могут прийти к коммунизму на внекапиталистических путях развития, перепрыгнув через капиталистический этап?
В переводе с языка абстрактных формул на язык советской действительности в 1920 г. вопрос стоял так: если капиталистический этап развития необходим, то в таких хозяйственно отсталых районах, как Туркестан, где значительные массы населения живут в условиях патриархально-родовых отношений и где совершенно нет своего промышленного пролетариата, советская диктатура должна отказаться от вмешательства в хозяйственную жизнь края, предоставив там свободу развитию капиталистических форм производства. А так как хозяйственно отсталых районов, подобных Туркестану, в России немало, то это означало создать повсюду внутри советского организма очаги капиталистической реставрации. Не делать этого вывода можно было лишь в том случае, если теоретически признана общая возможность развития к социализму, минуя капиталистическую фазу.
Вопрос этот был поставлен перед Коминтерном на Втором конгрессе последнего летом 1920 г., докладчиком был Ленин. Проблема была новой для огромного большинства делегатов, особенно для делегатов из других стран. Вопрос не был поднят на большую высоту, его далеко идущее значение для судеб не только русского, но и мирового коммунизма не было даже намечено. Сам Ленин к этому, по-видимому, не стремился. В результате конгресс в принятой резолюции признал возможность внекапиталистического пути развития для отсталых стран, при обязательном условии активной помощи со стороны стран, где пролетариат уже находился у власти, во-первых, и осторожной, рассчитанной на долгие сроки политики диктатуры, во-вторых.
Основной политический вывод, к которому обязывало это решение, был правильно сформулирован Сталиным в его статье, подводившей итоги работам этого конгресса в области национальной проблемы. «От кавалерийских набегов по части „немедленной коммунизации“ отсталых народных масс, — писал он, — необходимо перейти к осмотрительной и продуманной политике постепенного вовлечения этих масс в общее русло советского развития»[127].
Теоретическое обсуждение вопроса на конгрессе было смазано, но принципиальное значение принятого решения было исключительно большим: если октябрьское восстание и захват тогда власти большевиками в России положил основной камень внутренней политики советской диктатуры, легализовав принцип насилия меньшинства над большинством внутри данной страны, то решение Второго конгресса Коминтерна по вопросу о внекапиталистическом пути развития стало основным камнем для внешней политики диктатуры, правда, еще в крайне осторожной форме, но оно установило принцип возможности строить советский строй, опираясь на силу, внешнюю данной стране, данному народу.
Коммунистическая практика в Туркестане ориентировалась на эту теорию, разработанную в Москве. Туркестанская Комиссия ЦК партии, несколько позднее преобразованная в Туркестанское Бюро ЦК, стала высшим партийным органом в крае. Местные организации, как повинные в ошибках 1917–1919 гг., были подвергнуты жестокому разгрому. Их мало-мальски значительные работники общероссийского происхождения, если они не подпали за свою деятельность под более суровые кары, были в порядке партийной дисциплины выселены из Туркестана в другие районы страны. Коммунисты национальных групп быть высланы, конечно, не могли. Но они были сильно урезаны в правах и были фактически лишены права занимать посты, которые давали им реальную власть над вооруженными силами, над карательными органами, над ключевыми позициями хозяйства. В частности, им был совершенно закрыт доступ на мало-мальски ответственные посты по линии ЧК-ГПУ.
127