Главным органом советской диктатуры в крае стал политический аппарат Туркестанского фронта, тех частей Красной армии, которые пришли в Туркестан победителями из центра. Решение об этом было принято, несомненно, заранее, еще до перенесения ставки Туркфронта в Ташкент. Третья конференция коммунистических организаций 1-й армии Туркфронта, заседавшая в конце 1919 г., перед этим переселением, приняла решение о необходимости для армейских коммунистов не только «войти во все партийные и советские учреждения Туркестана для направления партийной и организационной работы», но и «приступить к исправлению политики туркестанских товарищей». Более конкретно и детально вопрос о задачах и тактике этой работы был разработан в решениях съезда политработников Туркфронта, который состоялся в Ташкенте в июне 1920 г.
Это было не чем иным, как установлением фактической и даже формальной диктатуры политработников Туркфронта, т. е. оккупационной армии, не только над краем вообще, не только над аппаратом советской власти края, но и над всем коммунистическим движением в Туркестане. Для полноты картины необходимо добавить, что эта диктатура политработников Туркфронта была распространена и на органы террора. Сафаров в своей книге специально подчеркивал: «Так как Туркестанская ЧК до сих пор служила, главным образом, орудием лично-группового соперничества и вместо борьбы с контрреволюцией в ней заводились дела против неугодных лиц, вся чрезвычайная карательная деятельность волей-неволей сосредоточилась в Особом отделе Туркфронта»[128].
Как видим, изменений в социальной опоре диктатуры произошло очень мало: как в годы существования «оренбургской пробки», так и после ее ликвидации большевистская диктатура в Туркестане была диктатурой оккупационной армии. Разница сводилась лишь к тому, что состав этой оккупационной армии изменился, и место старых полков, сформированных еще в дореволюционные годы, заняли полки, сформированные советской диктатурой с персоналом политработников, прошедших школу гражданской войны. Этот аппарат был хорошо дисциплинирован, никаких своеволий не допускал и точно проводил политику, которую ему предписывал центр.
С этого момента Туркестанский край становится ареной большого эксперимента, отличительной особенностью которого была сложная игра советской диктатуры с населением в области политической, социальной и национальной; игра, проводимая коммунистами с исключительной настойчивостью и жестокостью. Диктатура делала вид, что она дает большие уступки национальным — не русским — группам населения в плоскостях религиозно-национальных и социально-бытовых отношений. По всему Туркестану были проведены «конференции беспартийных», к участию в которых власть особенно старалась привлекать виднейших представителей мусульманского духовенства и зажиточных слоев внегородского населения. Такие конференции обставлялись с театральною торжественностью: первые ряды в зале и места в президиуме неизменно бывали заняты «почетными стариками» в ярких восточных халатах, в чалмах и т. п. Принимались решения о восстановлении земельных прав мусульманского духовенства и народных повинностей в пользу последнего. Мулл старались вводить в местные Советы. Представителей национальных групп настойчиво зазывали в ряды коммунистических организаций, причем с коммунистов-мусульман не взыскивали за посещение мечетей, сквозь пальцы смотрели на сохранение ими гаремов и т. д. Конечно, широко применяли хозяйственные льготы, дали полную свободу торговли на базарах, разрешали открытие всевозможных ремесленных и торговых предприятий, терпели даже торговлю с заграницей и т. д.
Но все это носило только внешний характер. Никаких подлинных уступок ни соответствующим национальным группам, ни демократическим слоям населения вообще они не содержали, в том смысле, что ни малейшей крупицы реальной власти коммунисты из своих рук не выпускали. Вся эта власть оставалась в руках диктатуры, которая под прикрытием этих показных уступок именно в это время проводила лихорадочную работу по созданию своего прочного и дееспособного аппарата, способного стать послушным орудием в руках диктатуры и пригодного для всевозможных предвидимых и непредвидимых случайностей.