В то время Советская Россия, говоря языком тогдашних передовиц, вошла в полосу «трудностей восстановительного периода». Они были велики и остры. Не только потому, что начинать приходилось с величин бесконечно малых. В центре стояла проблема отношений города к деревне, хотя с нею сплеталось много других, более частных, но порою еще более острых.
Зимою 1920–1921 гг., во время споров, выросших позднее в дискуссию о профсоюзах (этим псевдонимом был прикрыт конец большой борьбы коммунистов-профсоюзников против планов Ленина и Троцкого превратить профсоюзы в органы диктатуры для наблюдения за рабочими), Ленин в частных беседах с наиболее близкими друзьями не уставал твердить: «Не в этом, не в профсоюзах, суть момента — суть в том, что скажет нам деревня весною!»[134]
Весны дожидаться не пришлось: споры о профсоюзах развернулись, когда деревня уже начинала говорить, а немногим позднее, с января 1921 г., в Сибири и на Урале, по тамбовским лесам и по украинским степям заполыхали пожары крестьянских восстаний. В феврале с ними начали перекликаться рабочие стачки в крупных центрах, подведшие страну к восстанию в Кронштадте, где крестьянская линия протестов сомкнулась с линией протестов рабочих. Диктатура была принуждена к отступлению. И только исключительная маневренная гибкость Ленина спасла большевиков. В спешном порядке Ленин выбросил за борт политику «военного коммунизма», построенную на стремлении к принудительному регулированию всего крестьянского хозяйства, и провозгласил НЭП, новую экономическую политику, признавшую права крестьянина на свободу его индивидуального хозяйства. «Мужик нас регульнул», — говорил тогда Ленин, обещая «всерьез и надолго» отказаться от коммунистических экспериментов над деревней. Но борьба между диктатурой и деревней далеко не окончилась. Она только вступала в новую фазу, более затяжную, но не менее беспощадную.
С этого момента начался процесс восстановления хозяйства страны. Но он шел через большие трудности. Промышленность работала с большими перебоями. Отношения с деревней налаживались плохо. Тогда много писали о «ножницах» — о растущем расхождении между ценами на продукты города и деревни. Им трудно было не расходиться: как ни ослаблена была деревня годами гражданской войны, она быстро подняла запашку до 80 % довоенного времени, а производство железа к концу 1922 г., как сообщил тогда на съезде Советов П. Богданов, председатель Высшего совета народного хозяйства, составляло лишь 4 % производства довоенного. Для поднятия продукции руководители промышленности нуждались в помощи государства, но государство дать ее не могло: из доклада наркомфина Сокольникова на том же съезде Советов, в декабре 1922 г., стало известно, что приходная часть государственного бюджета тогда составляла всего 1 % его расходной части.
В этих условиях расхождение в ценах на продукты города и деревни не могло сократиться. Оно должно было расти, и недовольная деревня не могла на него не реагировать.
Проблема отношений с деревней лежала и в основе всех споров внутри коммунистической партии. Как раз в эти годы на верхах коммунистической партии начинали складываться ее основные группировки последующего десятилетия: группировка сторонников политики, которая считается с нуждами крестьянства, идет навстречу его интересам; и группировка сторонников ускоренной индустриализации страны методами государственного насилия над деревней, сторонников применения, как тогда говорил Сокольников, методов «военно-феодальной эксплуатации деревни».
Ленин призывал к осторожности. «Помните о смычке с крестьянством, — предостерегал он, — помните, что мы едем на крестьянской заморенной лошадке и что попытки перепрыгнуть на пролетарском рысаке, неумение жить с крестьянской лошадкой означали бы доказательство того, что пролетариат плохой, неумелый, нерасчетливый хозяин».
Но Ленин в это время был уже тяжело больным человеком и не мог, не имел силы проводить свои взгляды через паутину партийных канцелярий, во главе которых уже стоял Сталин. А вскоре затем Ленин ушел из жизни, правда, написав завещание с требованием отстранить Сталина, но уже не имея возможности настоять на приведении его в исполнение. Голоса же других, кто думал в том же направлении, звучали далеко не так авторитетно, хотя среди них было много крупных партийных работников. Фрунзе, недавний командующий Туркестанским фронтом, объехав летом 1923 г. Ивановскую область, предостерегал о росте там антисоветских настроений: «Очевидно, — делал он вывод из своих наблюдений, — нами перейдены те грани, которые допустимы политически»[135]. А ведь Ивановская область с ее крестьянством, которое почти органически срослось с рабочими текстильных фабрик, в течение первых лет революции была одной из наиболее пробольшевистски настроенных областей страны.