— Коньяк «Енисели», — сообщил он с лицом повышенной серьезности, — Этот напиток уважал великий Сталин. Осетинские товарищи нам поставляют.
Мохов чуть не фыркнул, как лошадь-тяжеловоз — он прекрасно знал, где разливают все эти коньяки. Вот его «Кагор» наверняка настоящий.
В роли тамады выступил Мохов, ловко разливший «Кагор» в стаканы из-под сока. Поскольку Иван Трофимович предпочёл красное вино, то его заклеймили ренегатом. Однако, согласились, что градус надо повышать, а не понижать.
— Господа и товарищи, — произнёс первый тост. — Мой орган тонких предчувствий вещает, что мы с вами замутили дело беспрецедентное. И чтобы его раскрутить, понадобятся беспрецедентные действия, сильный характер и светлый разум. Ну, вздрогнем за разум! Мы же с вами не валенки в ряду кирзовых сапог.
Выпили по первой, проникнувшись пафосом тоста, однако, Найдёнов имел собственное мнение о разуме, но промолчал. Он слишком хорошо знал диалектическую парадигму, что булыжник, а не разум, является главным оружием пролетариата. Но, не будешь же пить за камни.
Доктор Бутенко тоже считал, что глупое убеждение думать, что выживает сильнейший и умнейший. Никак нет: выживает тот, кто лучше приспосабливается к окружающей среде. Например, у нас в Жупеево заправляет некая сила, которую никто не видит, но она существует, и ловко приспособилась к нашей среде.
Три ситуативных «друга» во время своих совещаний изображали дружелюбие по отношению к собеседнику и старались не давить на чувствительные «точки» друг друга. Однако, слишком разные интересы преследовали они. Поэтому, даже совместные посиделки представляли собой только ширму для обделывания своих делишек. Мохова сейчас очень заботило состояние местного погоста, но не говорить же об этом своим «товарищам». Они разве поймут, что на жупеевском кладбище, судя по сообщениям его работников, начали твориться какие-то непонятки, впрочем, на комаровском тоже. На местном погосте работает один комаровец и один местный кадр, и с этими кадрами надо что-то делать. Всем известно, что работники кладбищ склонны к неумеренному употреблению спиртного. Чуть ли не каждый божий день им приходится «причащаться». А вы поработайте с мертвецами — сами хлестать начнёте. Тут сама обстановка говорит: «Выпей и отвлекись. Да, не сто грамм выпей, а всю бутылку усвой». Скорее всего, эти двое горе-работников допились до разноцветных чертей, или, что им там мерещится. Не будешь же жаловаться коллегам депутатам, что у Мохова на кладбищах завелась мистика. Засмеют конкретно. Не в лицо начнут смеяться, нет, а за спиной точно позубоскалят. Скажут: «Не тот уже Мохов, не тот. Не может навести порядок среди своих кадров». Найдёнову о мистическом, призрачном и потустороннем вообще бесполезно говорить. Он верит только в материализм и в один единственный призрак — «Призрак коммунизма», который где-то ходит, но не у нас, а по Гейропе. Ну, и в товарища Ленина верит, который живее всех живых.
У доктора Бутенко тоже имелось в наличие много тайн, которые он не хотел выдавать своим коллегам-депутатам. Эти балбесы не поймут. У них сознание простое и незамутнённое. Знаем мы зачем они сюда приезжают. Сто лет им всякие совещания сдались: они приезжают за пончиками, ну, и, конечно, за здоровьем, ибо истинно веруют, что в нашей клинике его можно получить. А вот дудки! С каких это пор в больницах, даже самых лучших, могли вылечить всех людей от всех болячек? Да ни в жисть, как говорится. Здоровье не купишь ни за какие деньги. Мы, доктора, только и можем чуть поддержать пошатнувшееся здоровье, но мы не боги. Вылечим, с грехом пополам, у больного одну болячку, а у того ещё две вылезут. И привет! Короче говоря, сколько на роду написано — столько и проживёшь на этой земле. Мохов и Найдёнов думают — раз в нашей больнице вдруг завелось много новых аппаратов, появились опытные кадры, то мы тут всех на раз-два поднимаем на ноги. Ага, помечтайте. То, что у нас вдруг стали оздоравливаться больные, то не от медиков зависит. И это наша тайна, о которой им лучше не знать. Странные у нас дела творятся: вдруг выживают пациенты, которые никак не должны выжить, а помирают внешне здоровые люди. Вот только сдаётся мне, что проводится какая-то селекция — кому жить, а кому нет.