— Грабят дома, много пожаров…
— Продовольственные склады разграблены… В долине разрушены каналы, посевы смыты водой…
— Собираются в толпы и громят дома Старших Родов. Собираются идти на Алтан Сарай…
— Надевают одежды из пограбленных домов и радуются, что теперь они совсем как тойоны…
— …которые призывают грабить и разрушать, а кричат, что наши братья погибли за дело свободы и их кровь обагрила руки тойонов!
Я стоял и молчал. Гомон стихал, люди смотрели на меня, ожидая чего-то.
— Приветствую вас, уважаемые люди. Я вас выслушал. Что вы от меня хотите? Чтобы я разогнал всех бандитов на землях, где есть свой Улахан Тойон? Мы тут мимо проходили и решили помочь своим соотечественникам. Так что больше на нас не надейтесь. У вас почти пятьдесят мужчин, если бы каждый один раз ткнул эту мерзость вилами, у вас не было бы проблем. Ну ладно. За преступления против законной власти, грабежи, насилия и убийства, по закону Отца основателя, этот человек приговаривается к высшей мере социальной защиты населения.
Виселицу строить не стали, повесили на крепком суку столетней чинары, прям на площади.
Больше никаких торжественных проводов на тот свет мы не устраивали. Всё быстро и функционально. Приехали, зашли в село с двух-трех сторон, постреляли и ушли. В одном только ауле я зашел в харчевню и приказал хозяину:
— Соберёшь муннях, выберете нового старосту. Если кто будет возбухать — все вопросы к Улахан Тойону. Свободен.
К какому из Тойонов обращаться, я не уточнял. Не барское это дело. Я вывесил на шесте возле дома бея оранжевую тряпку, примерно такую же, как и мои бывшие трусы. Мы покинули аул, взгромоздились в рыдваны и двинули дальше.
Положение, судя по всему, было аховое. Мы летели вдоль речки Кирон-Ая в сторону столицы края города Улукун, и практически в каждом третьем ауле производили смену власти. Срывали желтые флаги и вешали свои. Оранжевая контрреволюция у нас. К вечеру мне всё это надоело, я тут не нанимался чистильщиком работать. Надо съездить, узнать, долго ли местные власти телиться собираются. С такими темпами мы до столицы не доедем и за десять дней. Пока мы выигрывали в темпе, а успех и отсутствие потерь — это явление временное, только за счёт внезапности. Если коммунары прочухают, что мы здесь, то наверняка вышлют своим подкрепление.
Вечером я позвонил Тыгыну и обрисовал ситуацию.
— Мы прошли вдоль Кирон-Ая от Омукучана до Ынахсыта. Из восемнадцати деревень — в семи нами обнаружены и уничтожены ячейки бедноты и комитеты. Агитаторы, активисты расстреляны. Комиссар повешен. Остальные деревни коммунарами разграблены, зерно вывезено, люди испуганы и прячутся кто где. Твои добровольцы почистили только окраины возле границ, а чем ближе к городу, тем положение хуже. Мы не можем гоняться за каждым отщепенцем по косогорам. Ты просил меня узнать, как дела, так я тебе докладываю. Дела херовые.
— Ты не горячись, Магеллан. Не торопись. Я завтра с утра пошлю регулярные отряды для полной зачистки области от революционно-бандитствующего элемента, — сказал мне дедушка, — ты, главное, найди мне тойона Алгыя. Он как брат мне. Если его нет, то сыновей его. Надо им помочь. Они может быть, приболели, но с тобой Ичил, он вылечит. Или ты сам посмотри. Я знаю, у тебя есть хорошие лекарства.
Я чуть не хмыкнул в трубку. Брат, ага, как же. А лекарство у меня одно — калибра 7,62. Другого не держим. Если господа аристократы профукали свою власть, то тут уже ничего не попишешь, власть — это штука такая. Тонкая.
К городу Улукуну мы прибыли на следующий день, неспешно расположились в холмах, километрах в пяти от города, замаскировались. Я отправил четыре разведбота в сторону города, поглядеть на обстановку. Гринго должны будут, переодевшись в рванину, отправиться на рекогносцировку чуть позже, когда данные от разведчиков обработаются. Вот уже пошло изображение на планшет.
Картина открылась безрадостная. В городе пусто, на улицах тишина. Изредка, вдоль заборов и кустарников, пробегают отдельные личности. На площади, возле Храма Тэнгри, виселицы. А на перекладинах висят отнюдь не желтоповязочники. Прискорбный факт.
Пацанам измазали рожи грязью, чтобы ряшки не так блестели от жира, понаели, понимаешь ли. Прикидываясь городским люмпен-пролетариатом, мальчишки ушли в на разведку. Им проще, для них город — привычная среда обитания.
К сумеркам, когда все вернулись, диспозиция стала ясна. Повешены начальник городской стражи, казначей и еще несколько чиновников. Стража заперта в складах на рынке, их охраняют двое, судя по всему пьяных, коммунара. Основная масса мятежников расположилась в богатых домах — казначея и ему подобных. Все активно отдыхают, пьют бузу и водку, жрут в три горла, таскают к себе девок.
Но самая опасная часть, десять или двенадцать человек, заперлись в городском доме Алгыя, сидят, сами не выходят, не пьянствуют. Что-то значит, замышляют. Гады. Постоянно к ним шныряют всякие личности, получают, что ли, указания. Однажды отправляли гонца, верхом, куда-то за город. Что-либо точнее узнать не удалось — дом за высоким забором, внутри охрана. По городским слухам, Алгый находится на своих аласах, и недавно присылал человека с тамгой. Вроде тот и увёл все отряды нухуров из города, якобы по приказу Тойона. А на следующий день, то есть вчера, в город ворвались коммунары, повязали городскую стражу и начали бесчинствовать.
В ранних утренних сумерках, в самую собачью вахту, пацаны провели нас на рынок, освобождать узников совести. Талгатовские головорезы прокрались к сонной охране и взяли их на ножи. Выпустили помятых стражей порядка
— Ну что, гусары? Почему позволили себя повязать? — обратился к ним я.
— Сэгэрдэй предъявил Тамгу Алгыя. Нельзя было слово поперёк сказать. А потом, когда в город эти вошли, мы возмутились, стали к порядку призывать. Тут на нас и навалились, внезапно. А вы-то кто такие?
— Мы народные мстители. Я — Магеллан, тойон рода Белого ворона. Решил помочь городу Улукуну. Свою ошибку отработаете. Сегодня у нас ночь длинных ножей. Поступаете в распоряжение господина Талгата.
— Не знаем никакого ворона…
— Цыть! Облажались, так молчите!
Дискуссии не время устраивать. Я развернулся к своим молодцам.
— Начинаем.
Пацаны провели нас домам, где гужевали революционные массы. За ночь борцы за свободу в меру утомились, ровно настолько, чтобы всё у нас получилось. Без шума и пыли.
Сложнее оказалось с героями в городской усадьбе местного Тойона. Мало того, что начало светать, так и через забор не сильно-то и попрыгаешь. Мы обошли всё кругом, я распорядился поставить двойное кольцо охраны, так, чтобы никто не проскочил. Ткнулись в ворота, всё заперто. И неизвестно, сколько народу внутри.
Чёрт. Не подрывать же забор? Как выламывать ворота?
— Зачем ломать? Они сейчас сами откроют, — это Ичил ко мне подкрался, — людей отведи шагов на семьдесят от ворот. Сейчас полезут.
Шаман вынул из своей сумки новый экземпляр «Черёмухи», подпалил его и забросил через забор. Потом еще пару. Какой у нас предусмотрительный колдун.
Когда народ начал выбегать во двор, мы услышали по крикам и грохоту. Кинули им пару гранат. Дождались, когда же они распахнут ворота, чтобы спасаться бегством, маленько постреляли. С двора несло какой-то невыносимой тухлятиной. Умеет же Ичил доставить радость оппонентам. Внутрь пока не совались, мало ли там какие сюрпризы.
Пока выветривалась эта дурь, прибежал Иван. Оказывается, трое наших погибло, а мы в запарке и грохоте ничего не слышали. Прошли к задам усадьбы. Вот оно как. Нюрка, Степан, Борис — зарублены. Немного в стороне лежит Эрхан с перебитым плечом. Стонет. Рядом еще два трупа, не наших.
Как же так, ребята? Что ж вы полезли под самый забор? Ведь предупреждал же, чтобы держались подальше. Говорил же, что ближний бой не для нас, что это смерть неминучая. Блин! Как горько. На Дохсуна тоже больно смотреть. Он даже посерел лицом и постарел. Я как-то к нему относился — парень и парень, а он ведь не парень совсем. Мужик лет под тридцать пять. И привязан к пацанам поболе моего, похоже, и на Нюрку дышал неровно. Я подобрал пистолет и отдал его Дохсуну.
— Держи. Это теперь твой, — я развернулся, чтобы не видеть слёз на его глазах.