– Ганс, ты помнишь Брехера? – обратился Юргенс к подполковнику, лишь только Ожогин и Грязнов вышли.
– Отлично. И всегда отзывался о нем с похвалой. Этот человек еще сделает себе карьеру.
– Его карьера уже кончилась.
– Не понимаю…
– Прочти – и поймешь, – Юргенс протянул подполковнику Ашингеру листок бумаги, заполненный мелким печатным шрифтом.
«Ставлю вас в известность, что в ночь на восемнадцатое сентября сорок третьего года советская авиация вновь совершила налет на железнодорожный узел и поселок, – прочел Ашингер. – Из батальона СС двадцать человек убито и около восьмидесяти ранено. На резиденцию гауптмана Брехера упала и разрушила все до основания полутонная бомба. Найдены лишь кусок портупеи и правая рука гауптмана…»
– Да… нелепо, – медленно произнес Ашингер. – Брехер убит вдали от фронта, а я бессменно в районе передовой – и жив.
– Ты недоволен этим?
– Не недоволен, а удивлен, поражен… – Ашингер встал с кресла и, заложив руки за узкую, сухую спину, прошелся по комнате.
На некоторое время воцарилось молчание.
– Да… судьба Брехера печальна, – снова заговорил подполковник, – но я пришел сообщить еще более удручающие известия.
– Именно?
– Пали Новороссийск, Брянск, Бежица… – Ашингер остановился против Юргенса и широко расставил ноги. – Под угрозой падения Чернигов, Полтава, Рославль…
Лицо Юргенса оставалось спокойным. Он продолжал молча смотреть на собеседника.
– Ты не задумывался, Карл, над вопросом, что ожидает нас, если русские придут в Германию? – спросил Ашингер.
– Нет, – ответил Юргенс. – Не желаю забивать себе голову бесплодными размышлениями.
– Ты сегодня не в духе, Карл, – Ашингер обошел стол и, встав позади Юргенса, положил свои тонкие руки с длинными пальцами на его плечи. – А думать надо…
– Не хочу уподобляться крысе, бегущей с корабля, – Юргенс повел плечами, сбросил руки Ашингера и вышел из-за стола.
– Напрасно. Ты отстаешь от жизни, от событий. Не интересуешься новостями…
– К черту новости! – Юргенс зашагал по комнате, глубоко затягиваясь дымом папиросы. – У меня работы по горло.
Ашингер выждал, пока Юргенс вернулся обратно к столу.
– Не будем нервничать и ссориться, Карл, – сказал он тихо, стараясь подавить волнение. – Скажу тебе по секрету одну новость. Генералы, офицеры и солдаты фельдмаршала Паулюса обратились к германской армии и германскому народу с призывом… требовать отставки фюрера и его кабинета. Я слышал это по радио собственными ушами час назад.
– У меня голова трещит от этих новостей! – сказал Юргенс раздраженно.
Ашингер обиженно пожал плечами.
Отведенный для Ожогина и Грязнова дом состоял из четырех комнат. Одну занимала хозяйка, три предоставлялись квартирантам.
Спальня с двумя кроватями и книжным шкафом имела два окна, выходивших в сад.
Когда хозяйка оставила квартирантов одних, Ожогин убавил свет керосиновой лампы, открыл окно и молча облокотился на подоконник.
Он хорошо знал этот город. Рядом, за углом, начиналась улица Луначарского; на ней, в доме номер тридцать восемь, Ожогины жили безвыездно пятнадцать лет. Там родились он, его брат…
Ожогин закрыл глаза и, напрягая память, начал восстанавливать знакомый маршрут от дома до школы. Именно в этом квартале жил известный в городе детский врач Доброхотов. Немного дальше стоял дом видного царского чиновника Солодухина, бесследно исчезнувшего в девятнадцатом году. Рядом с солодухинским домом находилась аптека, в которую ему часто приходилось бегать с рецептами, заказывать лекарства для матери и бабушки.
Никита Родионович отошел от окна и посмотрел на кровать Грязнова. Тот крепко спал, измученный долгой дорогой.
Ожогин тихо разделся, потушил лампу и лег.
…Первым проснулся Грязнов. В открытое окно глядело сентябрьское солнце. Из сада доносилось беспокойное птичье щебетанье. Осторожно поднявшись, чтобы не разбудить Ожогина, юноша бесшумно подошел к окну. В кустах сирени с яркими, еще не тронутыми желтизной, листьями шумно копошились воробьи. На ветвях развесистой яблони резвились какие-то краснобрюхие пичужки.
– Как хорошо! – вслух сказал Грязнов.
Измерив расстояние между подоконником и землей, он выпрыгнул в сад. Воробьи с криком разлетелись.