— У нас есть там, внутри, свои люди, — произнес Пабло.
— Которые работают на Якоба?
— Мы придумали эту операцию не на этой неделе, — сказал Грегорио. — У нас есть свои люди у него дома, у него на фабрике, мы следили за ним во время его деловых поездок. То же самое делали британцы. Мы проверили всю его подноготную. У нас только не было прямого доступа к нему. И ни у кого не было. Тогда-то в игру и вступили вы.
— Не думайте об этом слишком много, Хавьер, — посоветовал Пабло. — Мы вступили на новую территорию и продвигаемся по ней шаг за шагом. Если вы почувствуете, что не можете что-нибудь сделать… что ж, нет так нет. Никто вас не собирается принуждать.
— Меня больше беспокоит не принуждение, а унижение.
35
Да, Флауэрс так и сказал: «Ты сам не знаешь, как давят на этих людей». Оставшись один, Фалькон стиснул ручки кресла, сидя перед погасшим экраном компьютера. Он взглянул на эти дела лишь краем глаза, но теперь он понимал, что имел в виду Флауэрс. Он сидел в своем уютном доме, в центре города с одним из самых низких показателей преступности в Европе; да, у него была ответственная работа, но не такая, которая требовала бы от него каждый день притворяться или же пройти «обряд посвящения» с обязательным «предательством». Он не мог бы привыкнуть сосуществовать с умами не знающих сомнений фанатиков, верящих, что убийство невинных — это исполнение воли Божьей, да и не считающих этих людей невинными: они «заслуживают наказания за демократию», они — продукт «нравственного разложения и безбожия», а значит — игра идет честно. Он мог бы вынести ситуацию морального выбора, но не положение на грани жизни и смерти, в результате которого могли бы пострадать Якоб, его жена и дети.
Якоб знал, «как работает их ум», он знал, что они потребуют предательства, ибо оно лишь укрепляет взаимоотношения. Их не интересует информация низкого качества, поставляемая севильским детективом. Они хотят отсечь Якоба от тех отношений, которые связывают его с внешним миром. Якоб пробыл в их группе всего сутки, а они уже пытаются заключить его сознание в клетку.
Он вздрогнул: на столе завибрировал мобильный.
— Просто чтобы вы были в курсе, — сказал Рамирес. — Аренас, Бенито и Карденас только что ушли. Риверо, Зарриас и Аларкон остались. Мы представляем себе, что нам делать дальше?
— Мне надо позвонить Эльвире, прежде чем мы сделаем следующий шаг, — ответил Фалькон. — Мне хочется, чтобы мы вдвоем проникли туда, когда Риверо будет один, и раскололи его: пусть он выдаст всех участников заговора, а не только отдельных игроков.
— Вы знакомы с Эдуардо Риверо? — спросил Рамирес.
— Как-то раз встречался с ним на вечеринке, — сказал Фалькон. — Совершенно никчемный человек. Анхел Зарриас не один год пытался спихнуть его с руководящего кресла «Фуэрса Андалусия», но Риверо очень нравилось то общественное положение, который давал ему этот пост.
— И как же Зарриас его сместил?
— Понятия не имею, — ответил Фалькон. — Но Риверо — не тот человек, который легко отказывается от своего «я».
— Это произошло в день взрыва, верно?
— В тот день они об этом объявили.
— Но они должны были какое-то время готовиться, — заметил Рамирес. — Зарриас никогда при вас ни о чем таком не упоминал?
— У тебя есть какая-то инсайдерская информация, Хосе Луис?
— Некоторые мои знакомые журналисты рассказывали мне о слухах насчет сексуального скандала, в который вляпался Риверо, — сказал Рамирес. — Несовершеннолетние девчонки. Они потеряли к этому интерес после взрыва, но передача власти Хесусу Аларкону вызвала у них большие подозрения.
— И какую же стратегию ты предлагаешь, Хосе Луис? — полюбопытствовал Фалькон. — Судя по всему, ты опять хочешь навлечь на себя всеобщий гнев.
— Похоже, что да. Я тут немного поработал по Эдуардо Риверо и, думаю, у нас есть способ сделать так, чтобы он почувствовал себя неуютно, — заявил Рамирес. — Убаюкаем его ложным чувством облегчения: намекнем на скандал, а потом уйдем от этой темы. А когда он расслабится, швырнем ему в лицо Татеба Хассани.
— Да, это твой стиль, Хосе Луис.
— Человек его типа будет смотреть на меня свысока, — заметил Рамирес. — Но он знает вас и знает, что ваша сестра — подруга Зарриаса, поэтому он будет ожидать, что вы поможете провести процедуру достойно. Он обратится к вам за поддержкой. Думаю, он рухнет, когда вы покажете ему фото Татеба Хассани.
— Будем надеяться.
— Никчемные люди слабы.
Фалькон связался с комиссаром Эльвирой и сообщил ему последние новости. Он почти чувствовал запах пота, стекающего по трубке собеседника.
— Вы уверены, Хавьер? — спросил он, словно умоляя о пощаде.
— Он — самое слабое звено из этих трех, самое уязвимое, — сказал Фалькон. — Если мы его не расколем, остальных нам будет одолеть гораздо труднее. Мы можем выдвинуть против него оглушительные улики.
— Комиссар Лобо считает, что это — наилучший путь.
Фалькон положил в карманы мобильный и фотографию Татеба Хассани. Глядя на свое отражение в стеклянной двери патио, завязал галстук. Двигая плечами, влез в пиджак. Он ясно ощущал, как его ботинки движутся по мраморным плитам патио, пока он шел к машине. Он поехал сквозь ночь. Безмолвные улицы, освещенные фонарями под темными деревьями, были почти пусты. Рамирес позвонил сообщить, что Аларкон ушел. Фалькон велел отпустить всех по домам, кроме Серрано и Баэны, которые будут следить за Зарриасом.
До дома Риверо было близко. На площади имелась стоянка. Он встретился с Рамиресом на углу. Серрано и Баэна сидели в машине без полицейских знаков напротив дома Риверо.
Подъехало такси, развернулось у дубовых дверей Риверо. Водитель вылез и позвонил в дверь. Не прошло и минуты, как Анхел Зарриас вышел и сел на заднее сиденье машины, которая тут же отъехала. Серрано и Баэна подождали, пока она почти не скрылась из виду, и затем поехали следом.
Кристина Феррера отправилась домой на такси. Она была так измотана, что забыла попросить у водителя чек. Она достала ключи и двинулась к подъезду. И тут же насторожилась: на ступеньках у входа сидел какой-то человек. Он поднял руки, чтобы показать, что не желает ей зла.
— Это я, Фернандо, — сказал он. — Потерял ваш телефон, а вот адрес запомнил. Пришел поймать вас на слове: вы мне предлагали ночлег. Лурдес, мою дочку, сегодня выписали из интенсивной терапии и перевели в обычную палату, а значит, я больше не могу ночевать в больнице.
— Вы давно ждете?
— После бомбы я не смотрю на часы, — ответил он. — Так что не знаю.
Они поднялись к ней на четвертый этаж.
— Вы устали, — сказал он. — Простите, не надо мне было приходить, но мне больше некуда пойти. Ну, то есть больше нет таких мест, где бы мне было уютно.
— Ничего, — проговорила она. — Это просто еще один длинный день в череде длинных дней. Я привыкла.
— Вы их еще не поймали?
— Мы уже близко, — ответила она.
Она поставила сумку на стол в гостиной, сняла пиджак и повесила на спинку стула. На поясе у нее висела кобура.
— Ваши дети спят? — шепотом спросил он.
— Они ночуют у соседки, когда я поздно прихожу с работы, — ответила она.
— Понимаете, я просто хотел посмотреть, как они спят… — пробормотал он, помахав рукой, словно этот жест объяснял его потребность в нормальной жизни.
— Они еще слишком маленькие, их нельзя оставлять на всю ночь одних, — сказала она. Потом она прошла в спальню, отстегнула кобуру и положила ее в верхний ящик комода. Затем вытянула блузку из-под пояса.
— Вы ели? — спросила она.
— Не беспокойтесь обо мне.
— Поставлю пиццу в микроволновку.
Кристина вынула пиво и накрыла на стол. Потом постелила свежее белье в одной из детских.
— Ваши соседи любят сплетничать?