Машины под дождем двигались медленно. В новостях по радио рассказывали о сегодняшнем параде в честь Святой Девы из Росио, который прошел с большим успехом. Фалькон проехал над рекой и влился в металлическую змею, ползущую на север. Остановившись на светофоре, он машинально нацарапал заметку в записной книжке, после чего просочился на проспект Рейес-Католикос. Оттуда Фалькон попал в лабиринт улиц, где он жил в тяжеловесном, состоящем из многих строений особняке, который он унаследовал шесть лет назад. Он припарковался в аллее апельсиновых деревьев, ведущей ко входу в дом на улице Байлен, но не стал выходить из машины. Он снова попытался побороть беспокойство. На сей раз оно явно имело отношение к Консуэло, к тому, что он сегодня утром увидел в ее лице. Они оба тогда вздрогнули от неожиданности, но в ее глазах он заметил не только потрясение. В них было страдание.
Он вылез из машины, открыл малую дверь отделанного дубом и бронзой портала и прошел через патио, где мраморные плиты пола все еще поблескивали от дождя. За стеклянной дверью, ведущей в кабинет, его ожидал мигающий огонек, показывавший, что на автоответчик пришло два сообщения. В темноте он нажал на кнопку, глядя сквозь галерею на фонтан с бронзовым бегущим мальчиком. Комнату заполнил голос Якоба Диури, его марокканского друга. Поприветствовав Хавьера по-арабски, он мгновенно перешел на идеальный испанский. В ближайшие выходные он планировал залететь в Мадрид по пути в Париж и интересовался, смогут ли они встретиться. Что это было — совпадение или какая-то странная синхронность? Якоб Диури был среди его немногочисленных друзей, но Фалькон встречался с ним только из-за Консуэло Хименес. Вот что такое интуиция: начинаешь придавать значение каждому пустяку.
Второе сообщение было от Лауры: она по-прежнему желала знать, хочет ли он сегодня вечером приехать к ней поужинать: вдвоем, больше никого не будет. Он улыбнулся этому уточнению. В его отношениях с Лаурой не шло речи о единственности. У нее были и другие спутники мужского пола, с которыми она регулярно встречалась, и это его устраивало… но сейчас все без видимых причин внезапно изменилось. Паэлья и ночь с Лаурой вдруг показались ему смешным времяпрепровождением.
Он позвонил ей и сказал, что поужинать он приехать не сможет, но попозже заглянет к ней выпить.
В доме не было продуктов: экономка предполагала, что он будет ужинать в городе. Он не ел весь день. Труп, найденный на свалке, лишил его аппетита и разрушил обеденные планы. Теперь же он чувствовал голод. Он пошел прогуляться. Улицы после дождя выглядели свежими, везде было полно народу. Он шел куда глаза глядят, пока не обнаружил, что огибает заднюю часть церкви Всех Святых. Только тут он осознал, что направляется в новый ресторан Консуэло.
Официант принес меню, и он сразу сделал заказ. Быстро подали pan de casa: на поджаренном хлебе лежали тонкие ломтики ветчины с сальморехо.[10] Отличная закуска к пиву. Вдруг осмелев, он вынул одну из своих визиток и написал: «Я ужинаю здесь. Может быть, выпьешь со мной бокал вина? Хавьер». Когда официант принес revuelto de setas — яичницу с грибами, — Хавьер дождался, пока тот нальет в бокал красное вино, и дал ему карточку.
Чуть позже официант принес крошечные телячьи отбивные и подлил ему вина.
— Ее нет на месте, — сообщил он. — Я оставил карточку у нее на столе, чтобы она знала, что вы здесь.
Фалькон понимал, что официант лжет. Умение понимать, когда вам лгут, — одно из немногих преимуществ профессии детектива. Он ел отбивные, чувствуя себя полным идиотом: надо же, поверил в волшебную силу совпадения. Он допил третий бокал вина и заказал кофе. К 22.40 он уже снова был на улице. Прислонившись к стене напротив входа в ресторан, он ждал: может быть, удастся перехватить ее, когда она будет уходить.
Пока он так стоял и терпеливо ждал, он успел обдумать множество вещей. Удивительно, как мало внимания он уделял своей внутренней жизни с тех пор, как четыре года назад перестал посещать психоаналитика.
Когда час спустя он оставил свой пост, ему было совершенно ясно, что он собирается делать. Он решил оборвать свою легковесную связь с Лаурой и, если позволит тот мир, в котором существует его работа, сделать все возможное, чтобы Консуэло вновь вошла в его жизнь.
2
Консуэло Хименес сидела у себя в кабинете, в своем главном ресторане, расположившемся в самом центре Ла-Макарены — одного из старых рабочих районов Севильи. Она пребывала в состоянии острой обеспокоенности, и это состояние не смогли исправить три большие порции «макаллана»,[11] который она привыкла пить в это время суток. Не помогла и сегодняшняя случайная встреча с Хавьером в дверях кафе; ей стало еще хуже от сознания того, что он ужинал всего в десяти метрах от того места, где она сейчас сидит. Его визитка лежала перед ней на столе.
Она с ужасающей ясностью осознавала свое психическое и физическое состояние. Она была не из тех, кто, погрузившись в пучину отчаяния, теряет контроль над собственной жизнью и, сам того не замечая, начинает предаваться буйству саморазрушения. Нет, она более придирчиво и непредвзято относилась к себе. Настолько непредвзято и отстраненно, что иногда мысленно смотрела сверху на собственную светловолосую голову, в которой ум словно бродил среди обломков ее внутренней жизни. Это было очень странное ощущение: для своего возраста она была в превосходной физической форме, к тому же по-прежнему сосредоточенно занималась своим бизнесом и, как всегда, прекрасно одевалась, но… как бы это сказать? Она не могла найти слов, чтобы описать то, что происходит внутри нее. Она могла описать это разве что кадрами из документального фильма, где рассказывалось о глобальном потеплении: основа древнего ледника таяла от необычно сильной летней жары — и вдруг, без предупреждения, вся эта ледяная громада с долгим грохотом обрушивалась в близлежащее озеро. При этом у нее внутри все словно бы обрывалось, как в кошмаре, и это подсказывало ей, что с ней тоже может случиться что-то подобное, если она в самое ближайшее время не начнет действовать.
Стакан с виски пропутешествовал к ее рту и затем опустился обратно на стол, движимый рукой, которую она не ощущала своей. Она была благодарна эфирно-жгучему жалу алкоголя, которое напомнило ей, что ее органы чувств по-прежнему действуют. Она поиграла с другой визиткой, переворачивая ее, потирая большим пальцем вытисненные на ней имя и профессию. Управляющий постучался и вошел.
— Мы закончили, — сообщил он. — Через пять минут закрываемся. Здесь все сделано… вам лучше пойти домой.
— Тот человек, который приходил… один из официантов сказал мне, что он снаружи, у входа. Вы уверены, что он уехал?
— Я уверен, — ответил управляющий.
— Я выйду через боковую дверь, — сказала она, посмотрев на него своим твердым профессиональным взглядом.
Он ретировался. Ей стало неудобно. Он хороший человек, знает, когда требуется помощь и когда эту помощь невозможно принять. То, что происходило в душе у Консуэло, было слишком личным, чтобы улаживать это в обычной беседе хозяина и управляющего после работы. Речь здесь шла не о трудных клиентах или неоплаченных счетах. Речь шла… обо всем.
Она снова взяла в руки визитку. Карточка принадлежала психоаналитику Алисии Агуадо. За эти полтора года Консуэло шесть раз договаривалась с ней о приеме, но ни разу не явилась. Назначая встречу, она всякий раз представлялась другой фамилией, но Алисия Агуадо после первого же звонка научилась узнавать ее по голосу. Ничего странного. Она слепая, а у слепых сильнее развиваются остальные органы чувств. Во время двух их последних разговоров Алисия сказала: «Если вам когда-нибудь понадобится со мной встретиться, обязательно позвоните. Я найду для вас время когда угодно — хоть рано утром, хоть поздно вечером. Вы должны понять, что я всегда готова помочь вам». Ее это поразило. Алисия Агуадо все знала. Даже самые ледяные профессиональные интонации Консуэло выдавали ее отчаянную потребность в помощи.