— Ради меня? — переспросил Кальдерон. — Она ничего не делала ради меня.
— Почему она не хотела, чтобы я узнал об ее… препирательстве с вашей покойной женой?
— Понятия не имею.
— Потому что ее это до сих пор злило, сеньор Кальдерон, вот почему, — объяснил Зоррита. — А если она сама злилась из-за того, что ее оскорбила ваша жена, из-за того, что ваша жена прилюдно обозвала ее шлюхой… можно только догадываться, какие чувства относительно этого происшествия она вызвала в вас… Впрочем, она мне рассказала.
— Она рассказала вам?
— О, она снова пыталась вас выгородить, сеньор Кальдерон. Она пыталась представить это каким-то пустяком. Она повторяла: «Эстебан — не жестокий человек». И что вы просто были «раздражены». Но, думаю, она понимала, как сильно вы были рассержены. Что вы сделали в ту ночь, когда Мариса сообщила вам, что Инес обозвала ее шлюхой?
Кальдерон снова замолчал. Ему никогда не было так трудно говорить. Он был слишком переполнен эмоциями, чтобы найти подходящий ответ.
— Это была та ночь, когда вы пришли домой и стали колотить свою жену по груди и хлестать ее ремнем, так что пряжка рассекала ей ягодицы и бедра?
Кальдерон пришел на допрос с ощущением, что его словно бы защищает стена, прочная и плотная, как железобетонная дамба, но после получаса вопросов от нее остались лишь изломанные, истрепанные щепки. Потом исчезли и они. Он вообразил себя перед государственным обвинителем, который будет задавать ему такие же вопросы, и осознал всю безнадежность своего положения.
— Да, — автоматически ответил он, не в состоянии проявить хотя бы мальчишескую смекалку, чтобы изобрести какую-нибудь смехотворную ложь, которая прикрыла бы его жестокие действия. Его недвусмысленно выдавали полосы от ремня и царапины от пряжки.
— Предлагаю вам подробно рассказать, что произошло в последнюю ночь жизни вашей жены, — сказал Зоррита. — Мы остановились на том, как вы занимались любовью с Марисой на балконе.
Глаза Кальдерона отыскали точку на полпути между ним и Зорритой, и он впился в нее взглядом с пугающей пристальностью человека, круг за кругом спускающегося все глубже в темные области своего «я». Никогда прежде ему не говорили ничего подобного. Ему никогда не открывались такие вещи в подобной эмоциональной обстановке. Он поражался собственной жестокости и недоумевал, откуда, при всем его светском лоске, она могла взяться. Он даже пытался представить себе, как наносит Инес эти побои, — и не мог. Он не видел себя таким. Он не мог представить, как кулаки Эстебана Кальдерона обрушиваются на его тонкокостную жену. Да, это действительно сделал он, тут не было никаких сомнений. Он мысленно видел себя до и после этого поступка. Он помнил гнев, который приводил к избиениям, и то, как потом гнев проходил. Его поразила мысль, что он, видимо, находился в тисках слепого бешенства, настолько дикой жестокости, что ей не было места в его цивилизованном облике. Чудовищное сомнение начало тесниться у него в груди, мешая дыхательным рефлексам, так что ему пришлось командовать себе: вдох-выдох, вдох-выдох. И вот, оказавшись в самом нижнем и самом темном круге своих мыслей, в полностью лишенной света области своей души, он понял, что мог убить ее. Хавьер Фалькон как-то сказал ему, что никто так не отрицает содеянного, как мужчина, убивший свою жену. Эта мысль испугала его настолько, что им овладела глубочайшая сосредоточенность. Он никогда раньше не вглядывался в свое сознание с такой дотошностью, с таким вниманием к мельчайшим деталям. Он заговорил, но так, словно описывал какой-то фильм, одну жуткую сцену за другой.
— Он очень устал. Вымотался после всего, что перенес за день. Добрел до спальни, рухнул на кровать и тут же отключился. Он осознал лишь боль. Он бешено задергал ногой. Он проснулся, не понимая, где он. Она сказала, что ему нужно вставать. Было три часа с минутами. Ему нужно домой. Ему нельзя надеть ту же одежду, какую он носил вчера, и появиться в таком виде по телевизору. Она вызвала такси. Она отвезла его вниз на лифте. На улице ему хотелось уснуть у нее на плече. Приехало такси, она поговорила с водителем. Он упал на заднее сиденье, голова у него откинулась. Он почти не чувствовал движения машины и мелькания света за закрытыми веками.
Открылась дверца. Его вытащили наружу чьи-то руки. Он дал таксисту ключи от дома. Таксист открыл дверь в подъезд. Он включил свет. Они поднялись по лестнице вместе. Таксист открыл дверь в квартиру. Два оборота ключа. Таксист пошел вниз по лестнице. Свет в подъезде погас. Он вошел в квартиру и увидел, что из кухни падает свет. Он почувствовал раздражение. Он не хотел ее видеть. Ему не хотелось все объяснять… опять. Он двинулся в сторону этого света…
Кальдерон прервался. Вдруг он усомнился в том, что же сейчас увидит.
— Его нога пересекла границу тени и шагнула в свет. Он повернулся к дверному проему.
Кальдерон заморгал: в глазах у него стояли слезы. Он испытал такое облегчение, когда он увидел, как она стоит у раковины в ночной рубашке. Услышав его шаги, она обернулась. Он хотел обогнуть стол, прижать ее к себе, выплеснуть в нее свою любовь, но он не мог сдвинуться с места, потому что, повернувшись, она не раскрыла ему свои объятия, она не улыбалась, ее темные глаза не лучились радостью… нет, они широко раскрылись от малодушного ужаса.
— И что произошло? — спросил Зоррита.
— Что? — произнес Кальдерон, словно очнувшись.
— Вы повернулись к кухонному дверному проему — и что вы сделали? — спросил Зоррита.
— Я не знаю, — ответил Кальдерон, с удивлением обнаружив, что у него влажные щеки. Он осушил их руками, тыльной стороной ладоней, и потом вытер руки о брюки.
— У людей нередко случаются провалы в памяти, если речь идет о каких-то их ужасных поступках, — заметил Зоррита. — Расскажите мне, что вы увидели, когда повернулись к дверному проему кухни.
— Она стояла у раковины, — проговорил он. — Я был так рад ее увидеть.
— Рады? — переспросил Зоррита. — А мне казалось, вы были раздражены.
— Нет, — ответил он, обхватив голову руками. — Нет, это было… Я лежал на полу.
— Вы лежали на полу?
— Да. Я очнулся на полу в коридоре, опять пошел на свет кухни — и именно тогда увидел, что Инес лежит на полу, — сказал он. — Там было чудовищное количество крови, она была очень, очень красная.
— Но как она оказалась на полу? — спросил Зоррита. — Вот она стоит, а вот уже лежит в луже крови. Что вы с ней сделали?
— Я не знаю, стояла ли она, — произнес Кальдерон, роясь в своем сознании, чтобы понять, действительно ли существовал этот образ.
— Позвольте мне изложить вам несколько фактов относительно убийства вашей жены, сеньор Кальдерон. Как вы сказали, водитель такси открыл дверь вашей квартиры, дважды повернув ключ в замке. Это означает, что дверь была заперта изнутри на два оборота. Ваша жена была единственным человеком, находившимся в квартире.
— Да-а-а, — протянул Кальдерон, старательно впитывая в себя каждый слог Зорриты в надежде на то, что эти слова дадут ему тот необходимый ключ, который поможет отомкнуть его память.
— Когда судмедэксперт измерил температуру трупа вашей жены, там, на берегу реки, она составляла тридцать шесть и одну десятую градуса. Она была еще теплая. Температура воздуха прошлой ночью составляла двадцать девять градусов. Это означает, что вашу жену убили незадолго до этого. Обследование трупа показало, что задняя часть черепа вашей жены была разбита, что имело место тяжелейшее кровоизлияние в мозг и два шейных позвонка были раздроблены. При осмотре места преступления на кухонном столе из черного гранита были обнаружены волосы и кровь, а кроме того, еще большее количество крови на полу, рядом с тем местом, где лежала голова вашей жены; там же были найдены осколки костей и частицы мозга. Образцы ДНК, взятые из вашей квартиры, принадлежат лишь вам и вашей жене. Рубашка, которая была у вас изъята у реки, была покрыта кровью вашей жены. На трупе вашей жены обнаружены следы вашей ДНК — у нее на лице, на шее и на нижних конечностях. Все это позволяет сделать вывод о том, что на кухне вашей квартиры произошло следующее: кто-то схватил Инес за плечи или за шею и швырнул на гранитный разделочный стол. Вы сделали именно это, сеньор Кальдерон?