Я говорю «лама», хотя на незнакомце не было монашеского одеяния. Но платье его ничем не напоминало одежд мирянина. На нем была белая длинная — до самого пола — юбка и китайского покроя жилет гранатового цвета, с проймами для очень широких рукавов желтой рубахи. На груди висело ожерелье-четки из кругляшек какого-то сероватого вещества (как я узнала позже, эти кругляшки были выточены из человеческих черепов) вперемежку с коралловыми бусинами; в ушах у него блестели большие золотые кольца с украшением из бирюзы. Собранные в длинную толстую косу волосы ниспадали до пят.
Это диковинное создание рассматривало меня в полном молчании. Мой запас тибетских слов был в то время еще очень невелик. Поэтому я не осмеливалась заговорить, ограничилась поклоном и вышла.
На террасе перед монастырем меня ждал юноша, служивший мне толмачом и интендантом во всех вопросах, связанных с путешествием и вербовкой слуг. Едва завидев ламу, спускавшегося вслед за мной по ступенькам перистиля, он трижды распростерся во прахе у его ног и попросил благословения.
Я удивилась: юноша не часто расточал подобные знаки почтения и до сих пор удостаивал ими только князя-тулку и Бермиак-ламу.
— Кто этот лама? — спросила я на обратном пути в бунгало, служившее здесь приютом для путешественников.
— Он великий гомштен, — ответил мальчик. — Мне рассказал о нем его монах, пока вы были в храме. Этот лама прожил много лет совсем один в пещере, очень высоко в горах. Демоны повинуются ему. Он творит чудеса, может убивать людей на расстоянии и летать по воздуху.
«Вот это действительно необыкновенный человек», — подумала я.
Биография аскета-отшельника Миларепы, прочитанная мной с Давасандупом, и все, что я слышала вокруг себя о жизни отшельников — о необычайных истинах, которые они исповедуют, о чудесах, которые творят, — сильно разожгли мое любопытство. Теперь представлялся случай поговорить с одним из таких чудотворцев. Но как? Мой толмач знал только сиккимский диалект и, разумеется, не владел тибетской философской терминологией. Он никогда не сумеет перевести мои вопросы.
Все это меня и подзадоривало, и раздражало. Я спала плохо и видела бессвязные сны. Мне снилось, будто меня окружило стадо слонов. Их напряженно вытянутые по направлению ко мне хоботы издавали оглушительно трубные звуки. Этот необыкновенный концерт и разбудил меня.
В моей комнате царила беспросветная тьма. Слоны исчезли, но музыка продолжалась. Внимательно прислушавшись, я узнала мотивы религиозных напевов. Ламы музицировали в преддверии храма. Кому дают они эту ночную серенаду?
Я решила во что бы то ни стало получить интервью у гомштена и послала просить принять меня. На следующий день в сопровождении толмача я опять пошла в монастырь.
В жилище ламы вела приставная лестница, примкнутая к небольшой лоджии, украшенной фресками. В ожидании приема я стала их рассматривать.
На одной из стен какой-то бесхитростный художник, одаренный богатой фантазией, намного превосходящей его талант рисовальщика, изобразил муки чистилища, населив его забавной толпой демонов и терзаемых ими грешников со смехотворными физиономиями.
В центре панно каралось сладострастие: обнаженный человек противоестественной худобы стоял перед голой женщиной. Красавица состояла из одного живота и очень напоминала пасхальное яйцо на двух ножках, с кукольной головкой на верхнем конце. Распутник и мучающая его демоническая нимфа, оба были наделены половыми органами чудовищных размеров. Неисправимый любодей, забыв, куда его завлекли порочные страсти, тянул к себе дьявольскую тварь, а нимфа, сжимая его в своих объятиях, извергала изо рта и другого, более интимного отверстия пламя, уже охватившее злополучного любовника.
Грешницу, четвертованную, опрокинутую на треугольник, обращенный острием вниз, терзал зеленый дьявол, лаская ее обезьяньим хвостом, окаймленным зубцами пилы. Другие подобные ему страшилища спешили к нему с очевидным намерением сменить утомленного товарища.
Гомштен жил в помещении, похожем на молельню. Потолок поддерживали деревянные, выкрашенные в красный цвет стойки. Свет проникал в одно-единственное маленькое окошко. Алтарь в глубине комнаты служил, по обычаю Тибета, библиотекой. Среди книг в нише стояла статуэтка Падмасамбхавы; перед ней лежали ритуальные приношения: семь сосудов, наполненных прозрачной водой, зерно и светильник.
На маленьком столике курились палочки благовоний, примешивая свой аромат к затхлому запаху чая и топленого масла. Сиденьем для хозяина дома служили выцветшие и вытертые подушки и ковры. Золотая звездочка светильника на алтаре в дальнем конце покоя освещала пыль и запустение.
С помощью мальчика-толмача я старалась сформулировать несколько вопросов о проблемах, уже знакомых мне из бесед с ламами в Гангтоке. Но это был напрасный труд. Тут мне нужна была бы помощь Давасандупа. Бедный мальчуган ничего не смыслил в философии. Он совсем ошалел, стараясь найти подходящие слова для фраз, смысла которых абсолютно не понимал.
Пришлось сложить оружие, и мы с ламой долго сидели друг против друга в глубоком молчании.
На следующий день я выехала из Лаштена, продолжая путь на север. Красота дороги и до сих пор была чарующей, но теперь она сделалась волшебной. Азалии и розовый лавр (рододендрон) еще не сбросили свой весенний наряд. Казалось, будто радужный поток затопил долину. Его пурпурные, сиреневые, желтые и ослепительно-белые волны набегали на склоны ближних гор. От моих носильщиков, по горло погруженных в пышную растительность, оставались на поверхности только головы, и они казались издали пловцами в океане цветов.
Через несколько километров пути сказочные сады стали постепенно редеть. Вскоре лишь кое-где оставались розовые пятна азалий, упорствовавших в борьбе с высотой. Тропа вела к высоким перевалам (перевалы Кору и Сепо — высота 5000 метров) через область фантастических пейзажей. В великолепном молчании пустыни пели хрустальные голоса прозрачных ледяных ручьев. Порой на берегу угрюмого озера странная птица, увенчанная золотым султаном, важно взирала на проходивший караван. Мы поднимались все выше вдоль исполинских ледников, минуя призрачные входы в наполненные гигантскими тучами таинственные лощины и вдруг… сразу вышли из полосы туманов — и передо мной предстало во всем величии Тибетское плоскогорье, исполинское, обнаженное и сияющее под ослепительным небом Центральной Азии. С тех пор я прошла вдоль и поперек страну, скрытую за туманной цепью гор, заслонившей от меня в тот день далекий горизонт. Я видела Лхасу, Шигацзе, пустыню трав с ее огромными, как море, озерами, я была в Кхам — стране рыцарей, разбойников и магов, в заповедных лесах По, куда не ступала еще нога человеческая, и в волшебных долинах Тсаронга, где зреют гранаты, — но ничто и никогда не могло затмить в моей памяти этого первого впечатления от Тибета.
Через несколько недель хорошей погоды снова начал падать снег. Мои дорожные запасы истощились. Носильщики и слуги нервничали, становились сварливыми. Однажды мне пришлось ударами хлыста разнимать двух друзей, дравшихся с ножами в руках за место у костра.
После нескольких кратких экскурсий в глубь тибетской территории я покинула границу. У меня не было снаряжения и припасов для более длительного путешествия. Кроме того, уходящая вдаль земля была запретной.
На обратном пути я снова прошла через Лаштен, снова повидалась с гомштеном и имела с ним беседу о месте его отшельничества, где он прожил в одиночестве семнадцать лет. По его словам, оно находилось выше в горах, на расстоянии однодневного перехода от селения. Мой интендант легко перевел эти подробности, так как лама излагал их на местном диалекте. Все-таки я не решилась упоминать о демонах, которых народная молва определила ламе в прислужники. Я знала, что мой юный толмач слишком суеверен и не посмеет переводить подобные вопросы. Кроме того, вероятно, лама не захотел бы на них отвечать.
Я возвращалась в Гангток огорченная: мне пришлось упустить возможность узнать много интересного. С сокрушенным сердцем отдалялась я от Тибета, меньше всего подозревая, какие удивительные последствия будет иметь мое путешествие.