— Еще бы.
Девочка кивнула, улыбнулась, показывая щербину на переднем зубе.
— Я тоже.
Отсмеявшись, замолчали. Снаружи, с берега под обрывом, где, наверное, подумал Женька, скоро выйдет солнце, прямо из воды, послышался строгий окрик.
— Чинук! — крикнул кто-то, а потом засмеялся.
— Жень, — позвал он осторожно, — я еще одну вещь хотел. Попросить.
Девочка сделалась серьезной, светлые брови нахмурились. Женька мельком удивился тому, что оказывается, под стропилами горит неяркая, но вполне электрическая лампочка, ага, значит, Отан сумел починить генератор…
— Да?
— А можно, ты меня снова вылечишь? Радугой с облаками. Болит все, просто ужасно. Ты чего смеешься? Я, блин, сесть не могу, а она ржет тут.
— Прости. Я думала, насчет Нориса попросишь. Чтоб я рассказала. Ну, как было. Конечно, вылечу. Ты встать можешь? Надо выйти тогда, на обрыв.
— Ну я ж не совсем при смерти, — обиделся Женька, пытаясь встать, не присаживаясь на ушибленную задницу, — о-ох, помогла бы, что ли.
А про себя подумал, спрошу, конечно спрошу, потом, когда-нибудь.
Над Моряной стояла неровная луна. Лунища — огромная, с ясно видимыми темными пятнами, светила на берег, делая песок ярко-серым, а воду — серебряной. Кидала к берегу широкую, подернутую ровной рябью дорожку.
Женя шла рядом, незаметно поддерживая его локоть и убирала руку всякий раз, когда Женька к ней поворачивался. Ему стало смешно — заботится даже сейчас. И не просто хлопочет, чтоб не упал вдруг от слабости, а заботится, чтоб не чувствовал себя слабым, вроде он без ее помощи идти не может.
— Почему ты такая? — спросил, нащупывая ногой ровное между скрытых лунным светом ухабчиков, рытвин и пучкой жесткой полыни, — если вы сами себе, приходите, когда вам надо и дуете, где хотите. А ты вдруг — с людьми.
Она взяла его руку, потянула ближе к обрыву, выбирая удобное для шагов место.
— Я не знаю. Так сделана, наверное. Или это зеркало. Отражение. Я — то, что доставляет вам радость, и ваша радость отражается во мне. Как зеркала, которые смотрят друг в друга, и уже не поймешь, какой взгляд был первым.
— А Отан? Маистра? Им, получается, на людей совсем наплевать?
В ответ на молчание продолжил, осторожно следуя за девочкой на самый край высокого обрыва:
— Я ж не говорю, что это плохо. Ну ладно, не кинутся помогать, но и вредить же специально не будут. А это уже ж хорошо.
— Отан бы сказал, ты думатель.
— По нему вот не скажешь, что ему наплевать. На меня, например.
Они остановились в метре от края. Женя, потянув его за руку, села на плоский камень. Женька, морщась, пристроил рядом болящую задницу.
— Ему не наплевать на меня, — объяснила она, удобнее устраивая ноги, — и вообще, ты видишь нас как там говорят — через призму своего воображения. Очеловечиваешь. И потому ждешь в ответ человеческого отношения. Когда рядом я, Отан принимает условия. А если он сам… Ты помнишь Моряну.
— Да уж. Помню. — Женька задумчиво смотрел вниз, ища глазами гуляющих по песку.
Не знал, как отнестись к словам. Вроде бы, и обидно. Привычнее, как с Одисеем и всякими героями мифов — ветры, которые помогают или вредят, которые, вроде бы, совсем люди, только могучие и сказочные. Но проверяя, сильна ли обида, вдруг ощутил странное спокойствие. Можно любить, вдруг понял, перебирая в мыслях то, что действительно любит — яркие весенние ветры, тихий вечерний бриз, шальной ветер с запада, несущий в себе мокрый солнечный свет в промежутках туч, и даже злой норд-ост, когда он катит и катит на берег холодные морские пены на высоких гребнях — любить, не требуя в ответ такой же любви, просто радоваться, что оно, вот такое прекрасное, свежее, беспокоящее, оно — есть. И это просто супер.
А еще больший супер (тут он искоса посмотрел на тихую Женю), что все-таки среди этих прекрасных вещей есть та, что отзывается, видит его и знает. Пусть даже он не один в череде тех, с кем ей приходилось общаться. Он — человек, шестнадцать лет назад его вообще не было. А Женя Местечко — была. Нет, была Кай-Соларис-Фейе-Нот. И еще сто имен у нее — человеческих имен, данных в разных местах Земли.
— Ты знаешь, что в Англии есть ветер с именем Кошачий Нос? — вдруг сказала девочка, словно услышав его мысли.
Женька засмеялся.
— Нет. Здорово. Он мокрый?
— И холодный, да. Но еще есть ветер по имени Кошачья Лапа, вот он теплый, и очень ласковый.
— Он — это ты?
— Во мне он тоже есть, — кивнула Женя. И показала рукой вниз, — смотри, они возвращаются.
На границе серебра воды и залитого лунным светом песка двигались черные фигуры. Две высоких, рядом мелькала, вбегая в воду и встряхиваясь, расшвыривая тонкие веера брызг, собака с лохматым хвостом. А впереди важно шел крошечный отсюда Боцман, держа хвостище знаменем.