Вот ему, подумал Женька, совершенно наплевать на всякие сомнения и мучения. Гуляет себе. И молодец. И герой.
— Вот, — вполголоса сказала Женя, — пора. Сиди, я позову. Помнишь, да? Глаза, уши.
Женька помнил. Зажмурился, заткнул уши пальцами, сомневаясь, а будет ли все, как в тот раз, ведь там было солнце на рыжих травах.
Через минуту открыл глаза, повинуясь касанию руки на плече. Засмеялся, слизывая с губ теплые, пахнущие травой и родником, мелкие капли. Небо открывалось волшебной страной, полной небольших облаков, тугих и кудрявых, луна пробиралась среди них, застревая, как клубок шерсти в кронах деревьев. Светила на округлые бочки, оттененные впадинами, и сверкала мягким блеском на дождиках, что сеялись вниз, на поверхность морской воды из каждой тучи отдельно. Казалось, все море уставлено прозрачными толстыми колоннами, и те врастают в серебристую поверхность, покрывая ее своей собственной узорчатой рябью.
Два облака разошлись, меняя очертания. Лунный свет стал ярче. И между дождями явились, наливаясь невероятными жемчужными оттенками, маленькие радуги. Стояли, как та, первая, не большими полукругами, а скобочками, то из воды, то опускаясь из облачной гущи. И было их так много, что все пространство над тихой ночной водой казалось бесконечным сказочным садом. Или чем-то еще, чему и слова не подобрать. Но — очень красиво.
Женька смотрел так, что казалось, глаза испекутся, как яичница на сковороде. Понимал, может быть, никогда больше. И был благодарен девочке за подарок, который не пощупаешь и в карман не положишь. Только оставить в памяти.
На кромке прибоя Отан раскинул длинные руки, прорезая ладонями две радуги. Захохотал. Леди Маистра, подхватывая Боцмана (тут Женька напрягся, но встретил взгляд девочки, полный веселой укоризны и расслабился), подняла его высоко, погружая в широкую жемчужно- цветную ленту. Пророкотал тихий гром, дождь усилился и тут же начал стихать, капли становились реже и крупнее. Облака рассеивались, прореживаясь и делаясь прозрачными. И вскоре луна снова осталась одна, только у самого горизонта, над степью, мерцали звезды, там, где сгущалась темнота, позволяя их увидеть.
В кармане Женьки внезапно завибрировал телефон. Он выхватил его, собираясь отключить. Но поднес к уху.
— Мам?
— Ты что-то совсем загулял, — с упреком сказала мама Лариса, — нет, я понимаю, большой и еще не так поздно, но хотя бы предупредить можно? И еще. Я не могу найти Боцмана, а залезть на антресоль тоже не могу. Наверняка он там дрыхнет, так? Был бы ты дома, достал бы паршивца.
— Мам… извини. Тут дело, кое-какое. Я уже скоро. Ну, я уже собираюсь домой. А Боцман, да, он на антресолях, я как вернусь, вывинчу его оттуда. И чего тебе, пусть спит.
— А ужин? — возмутилась мама.
— Да он и так толстый. Перебьется.
— Он тебе кот, а не балерина. Толстота в коте — признак красоты и благополучия. Ладно, я поняла, не волнуюсь, лягу почитать, ужин съедите вместе.
Оказалось, и правда, совсем не поздно, Женька решил — вечность прошла, с заката в бухте с вулканами, а всего-то девять вечера. Конечно, если собраться с силами и снова полететь, то через полтора часа они будут в городе. Но сейчас лететь не хотелось, а хотелось ехать в кабине, держа на коленях кота, и чтоб за окном — черная ночная степь. И пусть Женя рядом. Тогда можно и два часа с половиной.
Обратно ехали в полной темноте, вернее, по степи, осиянной бледным светом луны. Фары пятнами прыгали по дороге, выхватывая неровные колеи, кустишки на обочинах, и вдруг — застывшего зайца, который через секунду, уложив уши на спину, величаво запрыгал в сторону, исчезая в темноте. В почти пустом кузове громыхали пластиковые бидоны и какая-то мелочь, прихваченная хозяйственным Отаном в починку. А леди Маистра осталась на Моряне, помахала им узкой ладонью, слегка улыбаясь.
— Будет порядок наводить, — шепнула Женя и села ровно, чему-то улыбаясь.
Женька поежился, представив себе наведение порядка леди Маистрой, когда рядом совсем никого, только соленая вода и ночь. А потом, когда Женя задремала, приваливаясь к его плечу, положил руки на спящего Боцмана, чтоб тот не съезжал с колен, и задумался.
Двадцать из сорока… Скорее всего, Маистра сказала это о времени осенних этезий, вот же балбес, нужно было почитать внимательнее тот Словарь ветров. Кажется, это устойчивые влажные ветры, сильные, но не жестокие. И если он запомнил правильно, то уже меньше, чем через три недели они дуть перестанут. Этезии — ветры сильного Отана. А если перестанут, значит, наступит какой-то срок. Может быть, срок им исчезнуть из мира людей. До следующих осенних этезий. А значит, Женя исчезнет тоже?