— Нет! Подожди, нет!
И еще с четверть часа Женька болтался над пловцом, пока тот, наконец, не обнаружил под ногами меляк, первый из двух, невидимых с берега.
Оставив врага стоять по пояс в зеленой воде, Женька помахал ему рукой и понесся к берегу, набирая высоту, чтоб сразу воспарить к домику на обрыве. Но над желтым песком потерял силу и свалился, снова слегка отбив себе задницу. Вскочил, проверяя глазами — далеко ли Норис. Тот все еще торчал на меляке, невнятным, черным против солнечного света пеньком.
Женька встряхнулся, как пес, помотал головой — в ушах все еще приятно шумело от быстрого теплого ветра. И кинулся к вырубленной в глине обрыва лесенке. Ему хотелось кричать, окликая Женю. Или Отана. Наверняка они там, наверху. Но рассудив, что это будет слишком по-детски, укротил порыв и полез вверх в солидном молчании, пыхтя и отталкиваясь пальцами от крутых ступеней, маячащих перед носом.
Дверь в домик была распахнута, и Женька, отдышавшись и поправив волосы, чтоб не лезли в глаза, заглянул, взбегая по низким ступенькам. И пошел в обход, на дворик с деревьями.
Она была там, сидела на табуретке у очага, поставив на другую — большую миску с водой. Смотрела на Женьку, держа в руке картофелину, а в другой — тонкий, сточенный временем нож.
— Все нормально? — спросил он, — я думал, вдруг помощь нужна.
— Нужна, — кивнула Женя, — картошка вот. Еще принести.
— Ага, — он повернулся, чтоб уйти к сараюшке.
За спиной звякнул нож, падая в миску.
— Подожди.
Он снова повернулся, а она оказалась совсем рядом. Качнулась, обнимая обеими руками. Женька обхватил ее плечи, прижимая к себе.
— Я так испугалась, — от ее слов, сказанных у самой кожи, стало щекотно, — за тебя.
— Нормально все, — он тронул губами светлую макушку, — я вот. За тебя боялся.
Они засмеялись оба, стоя в редкой тени кривой сливы. Женя вздыхала, прижимаясь лицом к его рубашке, и он покачивал ее плечи, успокаивая. Такой — совсем взрослый. Сильный.
— Отан ушел на озеро, — ответила на его невысказанный вопрос, — вернется к ужину.
— А леди Маистра? Чинук?
— Им пора. И так задержались, из-за этого… Но, может быть, она поужинает с нами.
Потом они сидели рядом, чистили картошку, чтобы успеть. Тихо разговаривали, умолкая, когда в кроне заливалась какая-то неопознанная птичка. Женька рассказывал о сереньком доме, о подарке для семейства мышей, который так внезапно получил, ожидая получить совсем другое. Женя смеялась, бросая в миску белую картофелину.
— Куча вопросов, — задумчиво подытожил Женька, вытирая руки и глядя на девочку.
Та кивнула.
— Я расскажу. Если останутся какие, спросишь.
Издалека слышался мерный шум волн, они катили и катили на берег, где-то там из них выбрался и куда-то исчез Норис. Очень благоразумно с его стороны, отметил Женька, внимательно слушая.
— Я не могу сказать полностью, зачем и почему. Мир огромен, нет, бесконечен, понимаешь? Я могу объяснить столько, сколько знаю сама, но мои слова не объяснят бесконечности. И что-то ты сам понял верно, в том, что касается тебя. И Нориса. Ты ему сказал, про сквозняки, да? А еще увидел, как можно обманывать, если умеешь делать это очень хорошо. Он умеет.
— Гад, — с чувством сказал Женька.
Она кивнула, хмурясь. Подняла на него светлые сиреневые глаза.
— Когда веришь обману, после становится стыдно. Кажется, ну зачем слушала, кивала. Помогала зачем? Такому вот. Но… У него пакостный, но сильный талант. Если с ним водишься, близко, то ему веришь. Когда-то он меня обманул. Я готова была поделиться с ним всем. Всем, что может сделать его сильнее. Но у нас не получалось, и я не понимала, почему. Думала, может быть, я не умею.
Она усмехнулась и передразнила добродушно насмешливый голос Отана:
— Цыплята… анемоны… сережки на весенних ивах. Я думала, он ведь человек, да? Не цыпленок и не цветочек. И старалась дальше. Если бы он был честен, я быстро поняла бы — ему просто не дано. Понимаешь, свой ветер приходит только к тому, кто может сделать его частью себя, стать его частью. Я думала, он отыщет свой ветер. Но — никак.
Она комкала на коленях полотенце, тень от листьев бежала по лицу, на волосы упал сухой свернутый листок, потом свалился в миску с картошкой. Женя не заметила, пытаясь объяснить не только Женьке, но и себе.
— А то, что он отбирал, тихонько, складывал к себе в мелкую душу, я даже не замечала этого! Потому что — верила. А еще — все эти сквозняки, треснутые или болотные, или вот — больные ветерки, выползающие из сырых низин, они ведь — не ветры. В них нет силы и свободы. Многие из них, ну, они как бы ненастоящие, притворяются. Понимаешь, когда бриз в моря втекает в расщелину скал, сужается, становясь острым и сильным, и после выбрасывает себя в жару степи или на соль озера, он — настоящая сила. А вот сквозняк, который дует в разбитое стекло или там, где плохо заделано окошко, или оставлена щель в полу ленивым мастером… Такой сквозняк, он только чтоб застудить ухо. Выхолодить ноги, превращая этот холод в больное горло. Он может с виду казаться ветром, да? Маленьким таким. Но к ветрам настоящим отношения не имеет.