Женька оглянулся. Их тени росли, стремясь остаться на берегу, но не могли, следуя за медленными трудными шагами. Женя вдруг ускорила шаг, бросая его руку. Нагнулась над чем-то маленьким, нарушающим гладкую поверхность. Присела на корточки.
Он подошел, глядя через ее плечо. Чайка. Сидит на соленых кристаллах, раскинув беспомощные крылья, опушенные мелкой солью. Глаза подернуты мутной пленкой, клюв открыт.
Женя протянула к нему руку. Повернулась, сводя брови. Он помедлил секунду, потом вытащил из полупустого рюкзака пластиковую бутылку с теплой водой. Тоже нахмурился, когда девочка, отвинтив пробку, плеснула драгоценной пресной водой на покрытую мохнатой солью птичью головку. Не к месту вспомнил про чаек вообще — пакостные они птицы, вредные, драчливые и хулиганистые. Но Женя права, не бросать же ее тут помирать.
Пряча в рюкзак почти пустую бутылку, ужасно захотел пить, но прогнал желание. Чайка, переваливаясь, сделала несколько шажков, побежала, взмахивая острыми крыльями. Взлетела и через полминуты исчезла в зеленоватом поблескивающем небе, кажется, тоже полном мельчайших соляных кристаллов.
В сказке, бредя дальше, прикинул Женька, она бы вернулась в нужный момент, привела с собой дофигища птиц, и они порвали бы Нориса в клочья.
Солнце коснулось макушки холма и к ногам легла черная, резко очерченная тень, внутри которой после сверкания соли почти ничего не разглядеть.
— Пойдем? — шепотом сказала Женя.
Оказалось, они пересекли почти все озеро. Там, за их спинами мягко сверкала алая соль, к ней тянулись черные полукруги теней, повторяя собой очертания холмов. И Кой-Аш был таким огромным, что Женька сам себе представился муравьем на краешке большой тарелки. Нет, еще меньшим на еще большем.
— А где?…
Но вопрос остался незавершенным. В густой тени заблестела узкая кривая щель, пропуская в себя багровый солнечный глаз. Оказалось, озеро туг не кончается. Оказалось, между холмов соль сбегалась узким перешейком, чтоб, проскользив мимо щебенчатых берегов, переходящих в заросшие полынью склоны, распахнуться снова, совсем уже неземным, угрожающим пейзажем.
…Оказалось, солнце еще не уходило за горизонт, тут ему не мешали холмы и огненный шар завис над равнинным проемом, стиснутым по сторонам плавными склонами. Свет без препятствий изливался на кусок степи, узкий берег, но главное — на заключенное в берега пространство круглой бухты, тоже покрытой солью. Но вместо кристаллической глади соль была изрыта огромными кругами и воронками, те казались космически черными, блестели в закатном свете багровыми бликами. И — шевелились.
Женька застыл, стараясь не испугаться, с нажимом уговаривая себя, что — ничего ведь страшного. Она сказала — вулканы. Да полно их в степи, нормальные грязевые вулканчики, за поселком Баксы есть их целая долина, и там серые озерца грязи, в них — ленивые пузыри. Выныривают из глубины, надуваются, лопаются, разбрызгивая прохладную вонючую грязь.
Перед ними зарокотало утробно, черная жижа в неровном круге пошла рябью, поднялась, становясь прозрачной — через нее тускло светило заходящее солнце. И огромный пузырь лопнул, обдавая их лица раскаленными мелкими каплями. На месте пузыря ворочалась, завертываясь, неглубокая воронка с дрожащим в центре багровым бликом.
И, как по команде, бухта ожила, заговорила угрожающим низким басом, бульканьем и шлепками. Повсюду медленно вздымались вязкие столбы, круглились пузыри, похожие на черные лысые головы чудовищ, расползались жирные щупальца, блестя по черному омерзительным красным и фиолетовым цветом, будто они из сырого протухшего мяса, обвитого радужными пленками. И запах, усиливаясь, стал таким же. Как в мясных рядах, думал Женька, борясь с тошнотой и быстро переводя взгляд с одной воронки на другую, когда конец дня, и кругом воняет и мухи…
— Жень, — сказала девочка за его спиной.
Он хотел кивнуть, но не успел. В центре озерка произошел неспешный, как в замедленной съемке, взрыв, огромный, вытащил из грязи толстенный канат, свивая его спиралями, повел к небу, и там так же неторопливо выбросил в стороны мощные щупальца, от которых вниз полетели куски и кусищи блестящей грязи. Шмякались на соль, разлетаясь брызгами. А ствол продолжал стоять, покачивался, утолщаясь под собственной тяжестью. Оседал медленно и грузно, возвращая себя в жадный рот глубокой воронки.
И, осев на высоту в два человеческих роста, стал менять очертания, задымился, теряя блестящий черный цвет. Посерел, как сереет грязь, высушенная солнцем. Растрескался, ставя пластины чешуями. Одна трещина открыла два ряда сверкающе-белых зубов, свесился из пасти длинный, как мокрая змея, язык.