Его смерть стала для них настоящим потрясением.
Глен до сих пор в деталях помнил тот день, когда его не стало.
Мальчик подрался с Бингли, главным задирой их района. Тот был на два года старше самого мальчика, но уже успел обзавестись несколькими закадычными товарищами, вместе с которыми участвовал во всех передрягах, которые зачастую сам и устраивал.
Увидев новые побои и кровоподтеки на теле мальчишки, Одри стала его громко отчитывать. Дети тогда еще жили в доме отца, и она как раз занесла им свежие фрукты. Старушка ужасно перепугалась, увидев, что дома не было никого, кроме малютки Алисы
— Да не дерись ты с ним! Сколько уже можно в синяках приходить? Совсем головы на плечах нет?! — она на какое-то время замолчала, но через несколько минут поток слов вырвался с новой силой, и каждое слово било хлестко, словно кнут: — Почему у всех внуки как внуки, и лишь мне такой дурень достался! Что же потом будет?
Мальчик попытался оправдаться, но бабушка оказалась неумолима. В наказание она запретила ему выходить из дома целую неделю.
«А я все равно уйду! — упрямо твердил себе он. — Она уйдет, и я уйду!»
Однако Одри не стремилась покидать своих внуков — наверное, действительно собралась посветить в детали наказания отца по его приходу и проконтролировать исполнение.
После смерти любимой супруги родитель все чаще и чаще стал проводить время в кабаках — по началу запивая горе, но после это уже превратилось в привычку, — и, когда он не вернулся той ночью домой, никто даже подумать не мог, чем это все закончится.
Утром к ним пришел офицер.
— Офицер Купер, — представился мужчина, по-военному вытянувшись в струнку и четким движением приставляя каблук левого сапога к правой правому. — Здесь обитал господин Мигель Сандрес?
Его пышные рыжие усы смешно подпрыгивали при каждом слове. Глен непременно бы расхохотался, глядя на это, но было в его интонации что-то такое, что даже буйного мальчишку заставило присмиреть и насторожиться.
Открывшая дверь бабушка недоуменно кивнула — только потом пришло осознание того, что произошло нечто из рядя вон выходящее.
«Пропил. Все пропил. За деньгами пришли», — уверен, в тот момент в ее голове промелькнули именно такие мысли. Выражение лица старушки отразило легкое презрение к зятю, которое она попыталась сразу же скрыть.
— Что натворил этот дурень? — сухо поинтересовалась старушка. Определенно, это было ее любимое ругательство.
Мужчина некоторое время молчал. Его лицо по-прежнему оставалось бесстрастным и холодным. Он снял офицерскую кепку, обнажив свою начинающую лысеть голову, и прижал к ту груди — к эмблеме Ордена на камзоле.
— Мои сожаления.
Его голос звучал сухо и без каких-либо эмоций.
Он не сказал больше ничего, но этого и не требовалось. Ледяная безразличная маска на лице Одри спала, обнажая гамму самых разнообразных чувств: непонимание, неверие, злость, осознание и даже страх. Она почувствовала резкую боль в сердце и невольно начала оседать, но ее быстро поймал на руки офицер и аккуратно усадил на пол.
Глен еще не понял, что произошло, но в его сознании словно клеймом выжгли эти два слова, которые он возненавидел с того дня — «Мои сожаления».
«Ему плевать. У него нет никаких сожалений», — осознание этого словно хлыстом ударило по мальчику.
Ему вдруг стало противно от того, что такой человек пытался помочь его любимой бабушке. Ему казалось это недопустимым.
Глен протиснулся между ней и мужчиной, отталкивая последнего.
Мальчик запомнил, с каким раздражением смотрел на него офицер — в его черных глазах плескались усталость и недовольство.
Конечно, меньше, чем через десять минут бабушка уже пришла в себя (не без помощи усатого Купера), но после этого эпизода Глен проникся недоверием и нелюбовью ко всему Ордену. Он не мог объяснить, в чем была причина, но что-то в детском сознании увидело в тот момент некое оскорбление своих чувств, и это оставило в нем глубокий след.