Я занес ее номер в телефон, натянул непромокаемый плащ и положил на стол шарф, который она дала мне раньше. Даже руки ей не пожал, честное слово. Сел в такси и сразу ей позвонил. У меня уже накопились вопросы, вызванные ее рассказом. Хорошо: Ленотр захотел найти в садах зашифрованное доказательство существования Бога, почему нет. В конце концов, можно ли придумать лучший способ подчеркнуть связь короля с Богом? Демонстративнее признать творение Божие в век, вообще говоря, Науки? Но в таком случае почему не явить всему миру сей благородный прожект? Почему прогуливающиеся его не могли увидеть? И если Ленотр спрятал формулу, кто захотел ее открыть и с какой целью?
Наконец, почему безумец был единственным, кто открыл этот секрет?
И еще один вопрос: необъяснимое направление колесницы Аполлона как-то связано с этой формулой?
Катрин ответила на первый звонок.
– Как вы быстро! – воскликнула она.
– Знаете, выживают только быстрые. Но вернемся к формуле… Он не дал вам вообще никаких указаний на ее состав?
На Стокгольм уже опустилась ночь. Крупные снежинки вились перед фарами машин. Поездка до Скавста не отличалась ничем примечательным. Я думал о Версале, о сиянии Большого канала под солнечными лучами, о тишине боскетов, о величии аллей. Уже минимум десять лет эти сады были тем уголком мира, в котором я любил прятаться. Никакие люксовые отели, никакие спа, никакие бассейны для миллиардеров не дарили мне той же благости, как этот парк. Может быть, потому, что я чувствовал, что все эти уголки не были обычными прогулочными дорожками. Нигде так не ощущалось дыхание Истории, как в этом парке. На Южном партере, перед Латоной и Аполлоном, я чувствовал то, что мои верующие друзья ощущают на хорах собора. Существование – близкое – Бога, Вечности, первичного Источника человека.
Всякий раз, как я приезжаю в Версаль два или три раза в год, нахожу ту же нежность и туже силу, хрупкое соединение могущества и изящества. Я восстанавливаю здесь силы. Может быть, причина в том, что там вписано существование Бога? Отмечено в генах этого парка, так сказать? Но если дело в этом, почему поколения историков, садовников и землемеров проходили мимо этого знака?
Высаживаясь из такси в аэропорту, зажав телефон под подбородком, держа в руках сумку, я пытался продолжить беседу, шагая к стойке регистрации.
– Катрин, вы же встречались с ним два года назад, так, с этим садовником? А потом? Он вам не позвонил потому, что еще не нашел искомого доказательства?
На секунду воцарилось молчание.
– Не могу вам сказать. Надо его спросить.
– Как его зовут на самом деле, этого доброго человека?
– Мишель Костеро… Нет, Костелло. Хотите, чтобы…
– Да, дайте мне его координаты.
Я хотел бы быть вежливее с Катрин. Но ничего не поделаешь, я автоматически заговорил командным тоном.
– Я еще не в офисе, а с собой у меня их нет… Я передам вам их по электронной почте, хорошо?
– Да, Катрин, спасибо.
– Можно узнать ваш адрес?
– Записывайте… treo… treo@treo.com.
Я поколебался перед тем, как дать ей самый личный адрес. Тот, которым пользовались только мы с тобой. Но дело было чрезвычайное.
– Тре… как-как?
– Treo. T-R-E-O treo@com.
– О'кей.
– Катрин?
– Да?
– Хочу поблагодарить вас за день. Сплошное удовольствие.
– Мне тоже было очень приятно.
– Я уверен, что мы с вами еще встретимся.
– Зависит только от вас…
– До свидания!
– До свидания, месье Баретт.
Перед отключением ее голос прошептал мое имя, словно на выдохе.
«Я уверен, что мы еще встретимся». Я произнес эту фразу исключительно по привычке. Вынужденный встречаться с людьми, которых никогда не вижу во второй раз… Так и Катрин. Я знал, что в моей памяти она присоединится к череде незавершенных встреч, которыми полнится жизнь. Мне лично это неважно. В этот вечер, уезжая из Стокгольма, я вспоминал, что ты сказала мне однажды об этой фатальности пунктирных встреч. Тебя они утомляли. Приводили в отчаяние. Но не было ли это отчаяние, в конечном счете, одной из прелестей существования? Счастье «мельком» должно заставлять страдать, нет? Может, это и есть одно из лиц счастья?
Когда самолет начал снижаться над Нью-Йорком, то есть спустя восемь часов, я включил компьютер. В папке «Входящие» лежало письмо Катрин.
Месье Баретт,
Парижский номер телефона, который у меня оставался, больше не числится за Мишелем Костелло, но я смогла отыскать его следы благодаря Ордену архитекторов. Год назад Костелло вышел на пенсию и поселился в Экс-ан-Провансе, на юге Франции. Я только что ему позвонила. Мне ответила его жена.
Мишель Костелло скончался несколько недель назад от опухоли головного мозга.
Мне очень жаль.
С наилучшими пожеланиями,
Катрин Страндберг.
10
Света звезд не хватало, чтобы осветить тропинку. Эмма и Пьер шли медленно. Они прошли залитую гудроном дорожку, затем змеившуюся в основании мыса тропинку. Говорили тихо. У Пьера не было времени ответить на замечание Эммы насчет Интернета, но теперь он не хотел возвращаться к этой теме.
Они сели на большой камень над Голд Бич. Золотой пляж, как его окрестили генералы 6 июня. «Слишком красивое название для поля битвы», – подумала Эмма. Несколько секунд молчания, едва нарушавшегося шумом волн внизу, у их ног. Поцелуй, еще два.
– Почему я? – внезапно спросил Пьер.
Вопрос застал Эмму врасплох.
– Потому что…
Она понимала смысл его вопроса, но сомневалась, что сможет ответить. Лицо Пьера, море и песок вокруг подсказали ей почти непроизвольный ответ. – Потому что… ты красивый.
Он возразил:
– Надеюсь, не только поэтому?
На что он рассчитывал, задавая этот вопрос? Что она объявит, что влюблена в него с первого взгляда, что он – мужчина всей ее жизни? Конечно, нет, она не умеет врать.
С тех пор как они живут с Брэдли, она впервые обняла другого мужчину. Эмма никогда не пускалась в приключения на один вечер, о которых ей рассказывали подруги, проводившие, как она, каждую вторую неделю в командировках. Бизнесмены, с которыми она встречалась в отелях, где останавливалась, или предприниматели, к которым приезжала на переговоры, часто пытались приударить за ней – некоторые, казалось, чувствовали себя обязанными сделать это из галантности, почти что из вежливости, – но она всем мягко отказывала. Со временем она заметила, что некоторые слова, манеры, улыбки воспринимались как предложение. И тщательно их избегала. Кроме того, Эмма узнала, какие формы отказа меньше задевают мужчин: необходимая предосторожность, когда нужно поддерживать с ними деловое сотрудничество. Она отговаривалась – по порядку – избытком работы, нехваткой времени, физической слабостью, приберегая в качестве последней меры самое обидное: «Вы не в моем вкусе». Железная причина, единственная по-настоящему верная – «Я не хочу обманывать мужа», – как ни странно, была наименее эффективной. Говорить донжуану о верности – все равно что размахивать красной тряпкой перед носом у быка. Против бабников есть только одно средство, теоретически более надежное, чем намек на верность: прямое объявление своей нетрадиционной ориентации. Но после этого ситуация могла стать еще опаснее. Одна из подруг совсем недавно говорила, рассказывая о себе: «Все больше мужчин носятся с мечтой вернуть лесбиянку на верный путь…»
Эмма не знала, как объяснить Пьеру: она сама не может определить то, что она чувствует к нему. Для начала, почему она сама ему позвонила? И, кроме того, почему он против всех ожиданий обнял ее на дороге? Она догадывалась по тому, как он сформулировал вопрос («почему я?»), что он не из тех мужчин, кто пользуется любым удобным случаем. Во всяком случае, раньше, в «Супра Дата», такого за ним не водилось. И Эмма решила рассказать ему правду, надеясь, что он в нее поверит. И что поймет.