Но шведская хранительница ухватилась за возможность продолжить тему разговора:
– Что ж, мадам Костелло, я благодарю вас, что приняли нас в таких обсто…
– Ничего, мы уже говорили об этом по телефону. Знаете, Мишель был бы рад, если бы вы приехали повидаться с ним пораньше.
– Знаю, мне ужасно жаль. Это был очаровательный человек. Великий исследователь. Я познакомилась с ним два года назад на конгрессе, и на меня огромное впечатление произвели его труды.
– Было бы вас больше, тех, кто интересуется работой Мишеля! Он был такой тонкий. Потрясающий исследователь. В последние месяцы он вплотную подошел к решению. Но болезнь помешала… Время решало все, ведь он не мог больше ходить в сад. Знаете, он понемногу терял зрение.
– Нет, я не знала, – пробормотала Катрин.
Воцарилось неловкое молчание. Бландин Костелло поднялась с явным раздражением. Я почувствовал, что Катрин не стоило уходить от сути дела.
Наша хозяйка, подойдя к камину, внезапно повернулась ко мне:
– А почему вы интересуетесь Версалем?
Пора рассказать, как я страстно увлекаюсь королями Франции, о вопросах, о планировке парка, о сомнениях по поводу положения Аполлона, о поездке в Стокгольм. И о том, что стало уже навязчивой идеей: «Вписал Ленотр в расположение сада математическую формулу, доказывающую существование Бога, или нет?»
И я начал говорить. Едва я произнес фразу «божественная теорема», как Бландин Костелло вздрогнула.
– Так вы знаете про формулу! – сказала она, глаза ее забегали, словно она внезапно испугалась, что нас подслушивают. – Но муж говорил, что никто не знает… Он не хотел о ней говорить! Даже со мной: он никогда не показывал мне саму формулу. Говорил, что…
Она остановилась и села в кресло, чтобы опереться на спинку, словно пытаясь прийти в себя.
– Да, так что он говорил? – выдохнула Катрин.
– О, будете смеяться. Он говорил, что это может принести несчастье. Как проклятие Тутанхамона, знаете, да? Или Отци…
Ты следила за этой историей, нет? В 1991 году в снегах Альп нашли Отци, мумию, и с тех пор шесть человек, которые нашли его, погибли кто от несчастного случая, кто от внешне вполне естественных причин. С тем любителем гор, Гельмутом, во главе.
Я подумал: чтобы проводить параллели с Тутанхамоном и Отци, архитектор должен был немного спятить.
– Хотите сказать, что другие люди до него открыли формулу и все они мертвы? – прошептала Катрин.
Бландин Костелло покачал головой.
– Я не знаю. Открытие насчет Бога он сделал не больше шестнадцати-восемнадцати месяцев назад. Может быть, он искал отговорки, чтобы не говорить о нем, учитывая то, как были приняты его предыдущие открытия… Знаете, он двадцать пять лет стучался во все двери. Хранители Версаля, понятное дело, министр культуры, политики в Париже, пресса, журналисты – никто не принимал его всерьез.
– После открытия лестницы ничего не изменилось?
– Ни капли. Поверьте, понадобилась бы настоящая революция, чтобы эксперты посмотрели по-новому на свой Версаль. Они считают, что знают его наизусть просто потому, что придирчиво изучили счетные книги.
– Счетные книги? – спросил я, боясь, что неверно ее понял. – Что именно вы имеете в виду, Бландин?
Катрин ответила вместо нее по-английски:
– Французские историки восстанавливают историю Версаля, опираясь на записи затрат, потребовавшихся на постройку и реконструкцию дворца и садов. Кольбер, премьер-министр Людовика, вел точный и подробный учет. Так что можно узнать, как день за днем здесь подрезали боскет, там пересаживали деревья…
– Но проблема в том, – продолжила по-французски Бландин, – что стройка, не указанная в книгах, автоматически признается несуществовавшей!
Она начала постукивать пальцами по подлокотнику кресла, как бы призывая меня в свидетели.
– Даже после открытия лестницы они делали вид, что Мишеля не существует! Во всяком случае, так я считала до сих пор. Потому что потом мне показалось, что дело приняло совсем другой оборот.
Бландин Костелло наклонилась назад и показалась внезапно более хрупкой в своем большом ивовом кресле. Она продолжила:
– Я ни в чем не уверена. Между тем… Мишель регулярно работал на общественных стройках, но в течение десяти лет после этого не получил ни одного государственного заказа. Большинство заказов, которые, по логике вещей, должны были попасть к нему, ускользнули из-под носа. – Вдова съежилась в кресле: – Это подорвало его здоровье. Три года назад у него усилились головные боли. Но опухоль обнаружили только год назад. Затем все развивалось очень быстро…
Я прекрасно понимал отчаяние Костелло, но начинал терять терпение. Катрин знала меня не так хорошо, как ты, однако почувствовала мое раздражение. Все то же покачивание вперед-назад, которое меня выдает.
– Мадам Костелло, как я сказала вам по телефону, у нас мало времени. Нам надо уехать на TGV в шесть вечера. Месье Баретт должен обязательно быть в Париже сегодня вечером. И мы не хотим слишком долго вас беспокоить. Можно мы взглянем на архивы вашего мужа?
– Вы за этим сюда приехали. Пойдемте. Идите за мной. Это наверху, в голубятне.
Голубятней назвалась мастерская Костелло под крышей. Маленькая комнатка вроде мансарды, набитая всякой всячиной: макеты и скатанные в рулон планы, прислоненные к стенам. На стеллажах дюжина архивных папок в алфавитном порядке. Под окном кушетка, обитая вытершимся красным бархатом.
– Вот, здесь все, что есть, – объявила Бландин, указывая на полку с дюжиной картонных папок, от руки черными чернилами помеченных «Версаль». – Я ничего еще не открывала, не было времени… или смелости.
Стол был полностью завален. Бландин Костелло отодвинула несколько рулонов, покрытых пылью.
– Вот. Располагайтесь здесь. Можете все посмотреть. Прошу только ничего не выносить. Если хотите сделать фотокопии, используйте мой телефон-факс.
Я улыбнулся. Прежде всего от жалости, когда увидел этот телефон-факс на куче пожелтевших номеров Monde. Ни компьютера, ни сканера – ничего. Архитектор со своей аурой поэта, которая так нравилась женщинам, был, наверное, из тех динозавров, кто может часами рассуждать об «обезличивании письма» и «бесплодии мысли», вызванных использованием компьютера.
Я сел на табурет напротив Катрин; она начала открывать архивные папки, взятые со стеллажа. Она казалась спокойной, но я чувствовал, что это не так. Время от времени Катрин бросала на меня косые взгляды, и я бы поклялся, что она поглядывала на красный диван. Она улыбалась нежно, почти сладострастно. Я бы соврал, скажи я, что оставался бесчувственным к притяжению, которое она, казалось, выказывала в мой адрес. Но ты же меня знаешь. У меня синдром Мэрилин, как ты это называла. Когда я сосредоточен на какой-то работе, не замечу, если даже в мой кабинет войдет самая красивая девушка в мире. Будь то Мэрилин Монро, я запросто смогу отправить ее за кофе, едва взглянув на нее. Ты всегда иронизировала по поводу этой разницы между нами. Ты бы, зайди к тебе Хью Грант или Джордж Клуни…
Мы исследовали документы один за другим. Каждый элемент сада – фонтаны, статуи, вазы, аллеи – имел право на картонный пакет с фотографиями, подготовительными рисунками, результатами обмеров, иногда комментариями эрудита о символическом значении или месте задействованного бога в мифологии. Я старался прежде всего прочитать многочисленные комментарии, которые исследователь оставил на полях. Мы просидели в голубятне около часа, когда Катрин вскрикнула:
– Смотрите, Дэн!
Он положила передо мной папку, названную «Использование магического числа в структуре садов Версаля». В папке хранились рисунки, выполненные из кругов, кривых и прямых линий, пересекающихся между собой. Вдруг она вытащила из этой кучи листок, разорванный сбоку и испещренный с двух сторон мелким почерком.