Пьер был не в восторге, что Гранье узнал про его прошлое компьютерного пирата, но сейчас это не имело особого значения. Эмма оставалась верна себе. В то время когда они работали в «Супра Дата», Эмма славилась тем, что вмешивалась в презентации поставщиков или даже своих коллег специально подготовленными вопросами, чтобы сбить с толку и выявить ошибку в рассуждениях говорящего. Пьер не сомневался, что она даже получала удовольствие, ставя в тупик докладчика, особенно если это был мужчина.
«Постарела», – подумал он.
Но Пьер продолжил говорить серьезно, что позволяло ему доминировать в беседе. Во всяком случае, оставляло Гранье минимум возможностей блистать свойственным ему сарказмом.
– В точку, Эмма! Ты оценила масштаб катаклизма. Второй этап атаки не заставит себя долго ждать. И он будет намного тяжелее.
17
Жан-Филипп Гранье жил на бульваре Курсель перед парком Монсо. Бежевый тесаный камень, высокие окна, тротуар в дорожной грязи. Обычное парижское здание, с виду ничем не отличающееся от соседних.
Входная дверь, видимо, раньше украшавшая какой-то специальный замок, открывалась прямо в гостиную – квадратную комнату, огромную, с потолками как минимум шесть метров. В глубине половину стены занимал камин розового гранита. Но мы пришли в разгар июля, и им, наверное, уже давно не пользовались. Писатель, несомненно, снес потолок, чтобы объединить два этажа и повесить огромную люстру в форме равнобедренного треугольника, основание и высота которого вполне тянули на три метра, хрустальные кисти зазвенели в потоке воздуха, когда мы открыли дверь. На трех стенах висели картины современных художников. Их стиль «без излишеств» контрастировал с огромным количеством различных писем, беспорядочно закрепленных на четвертой стене, наклеенных одно на другое, как раньше делали в провинциальных музеях – или в доме доктора Барнса, знаменитого коллекционера из Филадельфии, куда ты меня однажды затащила, помнишь? Неоновая роза Дэна Флэвина рядом с каракулями Золя – такой стиль. Или нестиль.
Не готика, не барокко, не последний писк моды – декор соответствовал хозяину. Все было просчитано со знанием дела, чтобы успешно завершиться невнятной сумятицей, так похожей на хозяина.
Естественно, я подготовил электронный файл по Гранье, на сей раз иллюстрированный. Пятьдесят лет, но отлично сохранился: прямые волосы, седеющий блондин, разочарованная улыбка и безразличный взгляд. Не особенно красивый, но, несомненно, сексуальный, судя по бесчисленным успехам у женщин («невольным», утверждал он). Гранье постоянно мелькал в хрониках L'Express, Le Point, Marianne и Voici. Чуть не получил «Гонкура» в 1999 и 2002 годах. С утра пораньше его видели за «его» столиком в кафе де Флор, с томиком «Тошноты»,[9] привычно лежащим на тростниковом стуле.
Время от времени он писал в Le Monde статейку-другую против виртуальной реальности или «диснеизации старой Европы». Писатель, несший на своих плечах наследие Камю, Сартра, Арона, Бовуар (и все это на них умещалось), ненавидевший «Код да Винчи» и Голливуд, зато обожавший Кастафьоре,[10] Бекассин[11] и единственную галерею экспериментального искусства в 18-м аррондисмане.[12] Ассистентка записала мне одну из его статей, чтобы послушать в самолете.
Он высмеивал телепередачу, спонсированную «Контролвэр», – литературную хронику, которую ведет Опра Уинфри. «Все равно что во Франции попросить Патрисию Каас вести „Экслибрис“ или „Ночной полет“».[13]
Когда я встретил в аэропорту Катрин, то понял, что об этом сбивающем с толку персонаже она знает столько же, сколько я.
– Интересно, почему он ответил на объявление. Ему принадлежит семейный замок в Солони, вилла на Корсике, его книги хорошо продаются, он наверняка несметно богат…
Катрин тоже провела исследования в Интернете. В бледно-розовом костюме – ты бы сказала «куколка в стиле элеганс» – с маленьким бежевым чемоданом в руке, она напоминала Ким Новак в «Вертиго».
– Добрый день! Жарко, правда? Предупреждаю, у меня нет кондиционера. Ставьте багаж сюда, – приветствовал нас Гранье, указывая на угол, отделенный от большой гостиной шкафом.
Такие не тратят время на вежливые формальности.
Отдельно для Катрин он добавил:
– Здесь я обнимаю красивых женщин, которые приходят в мою квартиру… если они нежно об этом попросят, естественно.
Катрин начала жеманничать. Все вы одинаковые. С каждым надо пококетничать. Я испытывал неприязнь не к нему, а к ней. Он-то всего лишь проверял, что ему светит.
К счастью, Гранье перешел на другую тему. Он провел нас к креслам в гостиной, попутно рассказывая, как двадцать лет назад его первая жена, Мисс Франция, родившаяся на Антильских островах, подожгла его квартиру и превратила всю мебель просто в пепел. После пожара чудом уцелела лишь одна его рукопись. Ныне ее страницы с обожженными краями красовались на видном месте.
– Первый мой роман, вышедший тиражом в десять тысяч, – уточнил он. – Просто чудо.
Гранье усадил нас на круглый диванчик, очень низкий – «примерно 1920 год, во вкусе второй моей жены, девочки из хорошей семьи», – обитый лиловато-красным бархатом, и сам подал нам чай. Затем уселся напротив.
Нам потребовались считанные минуты, чтобы понять, почему этот человек, так прочно устроившийся во французском литературном истеблишменте, ответил на наше объявление. Очевидно, денежное вознаграждение его интересовало в последнюю очередь. До сих пор он о нем не упомянул. На самом деле Гранье собирался опубликовать первый исторический роман и увлекся историей Франции.
Я наблюдал за ним, заставляя себя быть объективным. Живые внимательные глаза, казалось, морщинки вокруг них разложил талантливый хирург. Большой нос, кожа бонвивана. Когда он не улыбался, то надувал щеки, словно готовился надуть шарик. Привычка, вероятно, вызвана недавним отказом от курения, но из-за этого усиливается впечатление, что Гранье высмеивает все, что вы говорите. На столе стояла пепельница, и, как только мы вошли, мне показалось, что в комнате пахнет табаком.
– Ваша последняя книга хорошо продается? – спросила Катрин.
Гранье был автором большой книги в духе «эрудита» и «раблезианца», если верить прессе. По моим данным, книжка провалилась – в отличие от предыдущих, в которых он не столь сильно напрягал свой талант, описывая так или иначе жизнь свою или себе подобных. Он сделал вид, что не услышал вопроса.
– Итак, вы увлекаетесь версальскими садами? Заметьте, им нужен меценат, впрочем, как и замку.
Он перешел на английский, перемежая его французскими словами, халтуря. Едва ли стараясь, чтобы его понимали. Катрин подсказывала ему нужное слово, если он сам его не находил. Очевидно, она считала его неотразимым. Я был не столь высокого мнения. Сначала Гранье ударился в пустые рассуждения, а я ненавижу терять время. Так что он обращался главным образом к моей спутнице. Она сказала ему, что ищет планы для меня. Но я его не интересовал. Мы жили в разных мирах. В гостиной ни компьютера, ни плоского экрана. Может быть, Minitel в шкафу, как у продавцов газет в этой стране, которые до сих пор ими пользуются… В своих интервью Гранье постоянно повторял, что флюид творчества находится в бумаге и карандаше. Судя по его последним книгам, с подачей флюида возникли сложности.
– Итак, месье Гранье, вы ответили нам, потому что считаете, что планы, которые мы разыскиваем, могут находиться в тайной комнате, где хранятся и архивы королей Франции?
Катрин наконец подошла к сути дела, и я был благодарен ей за это.