– Нет.
– Почему?
– Я стремлюсь к успеху, а не удовольствию.
– Одно не противоречит другому.
– Успех влечет за собой удовольствие, а не наоборот.
Ты припомнила наше путешествие в Санта-Барбару, где мы прослушали одну за другой все записи лекций Ричарда Фейнмана в университете Корнеля. И поездку с друзьями на остров недалеко от Занзибара. Я пригласил Дональда Йохансона, который в гостиной нашего коттеджа пять часов рассказывал нам об эволюции человека.
– Успех, Дэн, успех! Быть лучшим! – продолжала ты, призывая небо в свидетели. – А что это значит, быть лучшим? Достичь превосходства, совершенства?
– Больше, чем это.
– Что ты имеешь в виду?
– В бизнесе превосходство не гарантирует победу. Ни одна победа, дорогая моя, не является полной, пока ты не стал хозяином своего соперника, пока не создал ситуацию, в которой он не сможет доминировать, не раздавил его.
– Раздавить? Зачем?
– Потому что выбора же нет! Я не верю, что оба соперника могут получить выгоду в соревновании. Один теряет, второй выигрывает. Ситуации, в которой выигрывают оба, не бывает, хоть это и противоречит тому, чему обычно учат на семинарах.
– Ты дарвинист.
– Нет, я бинарен, всего-навсего бинарен! Все в жизни сводится к комбинации нулей и единиц. В конце концов результат всегда один: белый или черный. Внутри или снаружи. Мертв или жив.
Словесное состязание разгоралось. Соседи по пляжу смотрели на нас с любопытством.
– Это неверно! – настаивала ты. – Эмоции, которые испытывает человек, чувства, не всегда бинарны. Они эволюционируют. Они непредсказуемы. Непрограммируемы.
– Не согласен! По-моему, наоборот, все нейроны нашего мозга, которые отвечают за чувства и восприятие, работают бинарно. Однажды их раскодируют. Узнают, как природа создает эмоцию. Смогут даже воспроизвести чувство, как воспроизводят программу.
– Воспроизвести чувство… Дэн, ты сошел с ума! Даже любовь?
– Даже ее. Однажды программисты этого добьются. Уже известно, какие гены отвечают за ту или иную болезнь.
Твой скепсис я не преодолел. В этой теме ты всегда была скептиком. Поэтому ты намного меньше, чем я, вкладывала в создающиеся предприятия, работающие с генами и биотехнологиями. «Альцакорп», например, фирма из Рейкьявика, определившая ген болезни Альцгеймера. Самородок. Но ты в них не верила.
– Дэн, ты мечтаешь! Нет, бредишь. Я думаю, в человеческой душе всегда будет непознанная часть, что-то, что нельзя определить, познать. Может, нечто божественное… Бог. Ты не веришь?
Я помню, что в этот момент положил книжку на песок и сел. Медленно, словно в кресле-качалке, мое тело начало покачиваться вперед и назад.
– Бог? – ответил я в конце концов. – Ты всерьез считаешь, что Его нельзя определить? Если Он существует, однажды я найду доказательство этого.
Сейчас я могу честно сказать тебе, что нашел это доказательство. Нашел.
А ты поверишь мне, если я скажу, что в ту ночь мы находились точно над тайной комнатой французских королей? В любом случае, ранним утром, когда мы ждали открытия ворот, ты мне не верила.
Это был последний раз, когда я поделился с тобой своими поисками божественной формулы.
26
Траси-сюр-Мер, Лонг-сюр-Мер, Порт-ан-Бессан, Сент-Онорин-де-Перт… Дорога от Арроманша до Колльвилль-сюр-Мер петляла по лесу. Казалось, Гранье знает каждый вираж; он едва снижал скорость, когда они проезжали деревни. Ему понадобилось двадцать минут, чтобы добраться до знака, отмечающего подъезд к кладбищу союзников. Гранье припарковал машину на стоянке в нескольких сотнях метров за ним и сказал:
– Ну вот! Здесь вы у себя дома, миссис Шеннон.
Эмма не обратила внимания на довольную улыбку на лице Гранье. Она привыкла к тому, что французы обращаются с ней как с американкой, а американцы – как с француженкой, причем цель у всех была одна и та же: подчеркнуть недостатки второй стороны. Она в душе смеялась над этим и ни за что бы не отказалась от своей двойственности. Но здесь, на этом кладбище, она чувствовала невероятную гордость за отцовские корни.
– Жан-Филипп, подождите меня здесь! Я сейчас вернусь!
Она вышла из машины и быстрым шагом прошла несколько метров, которые отделяли ее от военного кладбища. Она никогда здесь не была, но много друзей в США рассказывали ей об этом месте в конце пляжа «Омаха», где сотни американцев полегли под обстрелом 6 июня 1944 года. Простор подстриженной луговой травы, привольно стоящие вязы, аллеи, украшенные розами, – она сразу почувствовала гордость за соотечественников. Здесь, начиная с самого входа, все казалось более просторным, не таким куцым, как во Франции. Эмма быстро пробежала по центральной аллее и остановилась перед полукруглым храмом. Она хотела найти Пьера, и как можно быстрее. Но откуда начать? В какой части кладбища он может оказаться?
Повсюду вокруг нее виднелись кресты на могилах. Почти десять тысяч – все белые. Эмма пошла по аллее, которая вела ее в глубь кладбища. Она не могла оторвать взгляда от крестов и шла вперед, глядя на них – впереди, сбоку, сзади. Прямота линий не нарушалась нигде. Даже сам сад, сказали ей однажды, если смотреть с неба, имеет форму безупречного латинского креста. Сад был строгим и в то же спокойным, как бы просящим прощения у Истории.
Эмма остановилась, почувствовав головокружение от невероятной тишины. Что они сказали бы друг другу, эти солдаты, если бы ожили? Смерть, подумала она, превратила их жизнь в судьбу. Эта мысль Мальро, на которую она писала в лицее реферат, всплыла у нее в памяти. Судьба тысяч молодых людей, солдат, – все хранилось здесь.
Здесь закончилась одна война. Эмма вдруг подумала, что сейчас начинается другая. Вызванная простым щелчком компьютерной мыши, но более разрушительная. Кто ее начал? В чем смысл этой борьбы? Разрушение экономического мира? Или, еще сложнее, системы ценностей, построенной на свободе личности и – хотят того французы или нет – защищенной, начиная с середины века, ее страной, США?
Замерев, он искала глазами Пьера. Куда пойти? Ни одной живой души не видно на зелено-белом шахматном поле. Она с трудом заставила себя идти среди крестов.
Ричард К. Вирт. Сержант, 323. рота 92, Иллинойс, 13 мая…
Лерой Келли, Северная Каролина…
Дунстан Перкинс, Нью-Джерси…
Эмма отдавала себе отчет, что не все могилы похожи. То тут, то там появлялась Звезда Давида.
Эфраим Лью, Нью-Джерси…
Джек Баршак, Нью-Йорк…
На некоторых могилах не было имен.
Here rests in honored glory a comrade in arms known but to God… – «Здесь покоится в почетной славе товарищ по оружию, которого только Господь узнает…»
Человек, известный только Богу.
Эмма ускорила шаг, дошла до края центрального прохода в направлении капеллы, когда ей показалось, что слева она видит человека, склонившегося у могилы. Пьер? Она была не уверена, что узнала его силуэт. Что он делает здесь? Когда Эмма направилась к нему, мужчина повернулся. Он поставил рядом с собой ведро, наполненное песком, тряпку и ящик, украшенный цветами.
– Эмма! Что ты здесь делаешь? – воскликнул Пьер.
Конечно, это был он. Эмма собралась с мыслями.
– Догадайся! Ищу тебя уже полчаса! Ты должен поехать со мной.
Глядя на то, что Пьер держал в руках, она добавила:
– А что ты здесь делаешь? Зачем кисть?
Пьер Шаванн положил букет цветов на траву. Он действительно держал в руках кисть. Пьер нанес ею мокрый песок на горизонтальную планку, где было вырезано имя солдата. Буквы, покрытые песком, выделяли имя, будто позолотой на белом мраморе.
Эдвард М. Уизерз, Висконсин, 12 июля 1944 года.
– Я…
Эмма не дала ему закончить фразу и потянула его за рукав.
– Пьер, слушай! По-моему, я знаю, где Дэн оставил указания для backdoor! Нужно немедленно ехать!