Д-р Конрой: Это легко… Полчаса.
№ 3643: (Смеется).
Д-р Конрой: Что тебя так развеселило? Полчаса. Один час — одна яма. Полчаса — половина ямы.
№ 3643: Доктор, не бывает половины ямы. Яма она и есть яма. (Смеется).
Д-р Конрой: Ты хочешь этим мне что-то сказать, Виктор?
№ 3643: Ну разумеется, доктор, разумеется.
Д-р Конрой: Но ты не яма, Виктор. Ты вовсе не обречен неминуемо быть тем, кто ты есть.
№ 3643: Однако это так, доктор Конрой. А вас я должен поблагодарить за то, что вы указали мне истинный путь.
Д-р Конрой: Путь?
№ 3643: Я долгое время боролся с собой, стремился изменить свою природу, чтобы стать тем, кем я не являюсь. Но благодаря вам я принял себя таким, какой я есть. Разве не этого вы добивались?
Д-р Конрой: Невероятно. Я не мог настолько в тебе ошибиться.
№ 3643: Доктор, вы не ошиблись, вы заставили меня увидеть свет. Вы заставили меня понять, что соответствующие врата могут открыть лишь подходящие руки.
Д-р Конрой: Это и есть твоя сущность? Руки?
№ 3643: (Смеется). Нет, доктор. Я ключ.
Квартира семьи Диканти
Виа делла Кроче, 12
Паола долго рыдала за закрытыми накрепко дверьми и с открытыми кровоточащими сердечными ранами. К счастью, матери дома не было: она уехала на выходные погостить к друзьям в Остию. Паола восприняла ее отсутствие с облегчением. Ей было так плохо, что этого не удалось бы скрыть от синьоры Диканти. Но ей стало бы намного хуже, если бы она увидела, как мать волнуется и суетится вокруг нее, пытаясь подбодрить. Паола нуждалась в уединении, чтобы, захлебываясь слезами и отчаянием, оплакать без помех свой провал.
Паола лежала на кровати не раздеваясь. Сквозь окно в комнату проникали рассеянные лучи вечернего апрельского солнца и уличный шум. Прокрутив тысячу раз в голове недавние события и последний разговор с Бои, она заснула под этот несмолкающий гул. Часов через девять после того, как ее сморила усталость, восхитительный запах свежего кофе просочился в ее дремлющее сознание, побуждая выбраться из плена сна.
— Мама, ты так быстро вернулась…
— Действительно, я вернулся быстро, но вы обознались, — произнес некто вежливым глуховатым голосом на неуверенном итальянском с неправильными ударениями — голосом отца Фаулера.
Паола широко открыла глаза и, плохо осознавая, что делает, обняла священника за шею.
— Умоляю, осторожно, вы опрокинете кофе…
Криминолог неохотно отпустила его. Фаулер сидел на краю ее постели и весело смотрел на нее. В руках он держал чашку, которую он нашел в кухонном шкафу.
— Как вы сюда вошли? И как вам удалось ускользнуть от полицейских? Они были полны решимости отправить вас в Вашингтон…
— Охотно отвечу на ваши вопросы по порядку, — смеясь, ответил Фаулер. — Что касается того, как мне удалось избавиться от двух раздобревших и плохо подготовленных служак, — прошу вас, ради Бога, не относитесь с таким пренебрежением к моим способностям. А вошел я сюда очень просто — воспользовался отмычкой.
— Ясно. Курс для новобранцев ЦРУ, не так ли?
— Приблизительно. Сожалею, что вторгся самовольно, но я позвонил несколько раз, и мне никто не открыл. Я испугался, что вы попали в беду. Увидев, что вы мирно спите, я решил выполнить давешнее свое обещание и угостить вас кофе.
Паола встала с постели, взяла у священника чашку и сделала большой глоток живительного напитка. Комната освещалась лишь заревом фонарей, горевших на улице, от которых на потолок ложились длинные тени. В неярком отраженном свете Фаулер с интересом осматривал спальню. На стене висели дипломы: школьные, университетские и Академии ФБР. Кроме них были еще призовые медали по плаванию и несколько эскизов, написанных маслом лет, наверное, десять — тринадцать назад. Он словно заново открыл для себя, насколько уязвима эта женщина, умная и сильная, упорно продолжавшая тянуть на плечах непосильный груз прошлого. Какая-то часть ее души навсегда задержалась в ранней юности. Он попытался представить, на какой предмет в комнате падает ее взор, когда она ложится в постель, и сразу многое понял. Он мысленно провел линию от подушки к стене, и в точке пересечения оказалось изображение Паолы вместе с отцом в больничной палате.