— Вы? В самом деле? Не может быть!
— Урожденный британский подданный, — веско произнес мистер Верлок. — Но мой отец был француз, и таким образом…
— Не утруждайте себя объяснениями, — прервал его мистер Владимир. — Надо полагать, у вас есть все законные основания, чтобы стать маршалом Франции или членом английского парламента. И тогда от вас в самом деле была бы хоть какая-нибудь польза для нашего посольства.
Этот полет воображения вызвал что-то вроде слабой улыбки на лице мистера Верлока. Мистер же Владимир сохранял полнейшую серьезность.
— Но, как я уже сказал, вы лентяй. Вы не используете своих возможностей. Во времена барона Штотт-Вартенгейма дела посольства нередко велись людьми недалекими. По этой причине у молодцов вроде вас возникло неправильное представление о характере тайной службы. Считаю своим долгом исправить это недоразумение, сообщив вам, чем тайная служба не является. А не является она филантропическим учреждением. Именно для того, чтобы об этом уведомить, я вас и вызвал.
Мистер Владимир понаблюдал за натужно озадаченным выражением на лице Верлока и саркастически улыбнулся.
— Вижу, вы прекрасно меня поняли. Рискну сказать, что вы достаточно сообразительны для подобной работы. Активность — вот что нам нужно от вас, — активность.
Повторяя это последнее слово, мистер Владимир положил на край стола длинный белый указательный палец. Из голоса Верлока исчезли малейшие намеки на хрипловатость. Его толстая шея побагровела над бархатным воротником пальто. Его губы задрожали, перед тем как широко раскрыться.
— Соблаговолите заглянуть в мой послужной список, — прогудел он могучим, ясным, ораторским басом, — и вы увидите, что не далее как три месяца назад я сделал предупреждение в связи с приездом великого князя Ромуальда в Париж, которое было передано мною отсюда французской полиции по телеграфу…
— Ну, ну! — оборвал его мистер Владимир с кривой гримасой. — У французской полиции не было нужды в вашем предупреждении. И не трубите так. Что это, черт побери, значит?
Подпустив нотку гордого смирения, мистер Верлок принес извинения за то, что забылся. Его голос, давно уже ставший знаменитым на митингах под открытым небом и на рабочих собраниях в больших залах, способствовал, заявил он, становлению его репутации хорошего и надежного товарища. Голос, следовательно, — неотъемлемая черта его эффективности. Он внушает доверие к проповедуемым принципам.
— В критические моменты вожди всегда поручают говорить мне, — с видимым удовлетворением объявил мистер Верлок. — Нет такого шума, который мог бы перекрыть мой голос, — добавил он и неожиданно продемонстрировал свои возможности. — Разрешите, — сказал он.
Опустив голову, не глядя по сторонам, он быстро и тяжеловесно пересек комнату и подошел к одному из больших французских окон[31]. Как будто уступив неодолимому порыву, он слегка приоткрыл его. Мистер Владимир, удивленно подскочив в кресле, устремил взор поверх его плеча. Внизу, далеко за открытыми воротами, находившимися в дальнем конце двора посольства, можно было различить широкую спину полисмена, лениво наблюдавшего за великолепной коляской с богатым младенцем, которую торжественно катили через площадь.
— Констебль! — позвал мистер Верлок, затратив на это усилий не больше, чем на шепот; и мистер Владимир разразился смехом, увидев, как полицейский повернулся вокруг своей оси, как будто в него ткнули чем-то острым. Мистер Верлок неслышно закрыл окно и вернулся на середину комнаты. — С таким голосом, — промолвил он, снова нажав на педаль, которая отвечала за хрипотцу, — я, естественно, пользуюсь доверием. И кроме того, я знаю, что говорить.
Мистер Владимир, поправляя галстук, наблюдал за отражением мистера Верлока в зеркале над камином.
— Рискну сказать, вы почти наизусть выучили революционный жаргон, — презрительно сказал он. — Vox et…[32] Вы, кажется, не изучали латынь — не так ли?
— Нет, — пробурчал мистер Верлок. — Вы не ставили мне таких требований. Я — один из миллионов. Да и кто нынче знает латынь? Только несколько сот кретинов, которые не в состоянии о себе позаботиться.
Еще около тридцати секунд мистер Владимир изучал в зеркале мясистый профиль и тучную фигуру стоявшего у него за спиною человека. Одновременно он мог видеть и свое собственное лицо — гладко выбритое и круглое, розовое в области второго подбородка, с тонкими, чувственными губами, идеально подходящими для высказывания изящных острот, сделавших его любимцем высшего света. Затем мистер Владимир развернулся и шагнул вперед с такой решительностью, что кончики его чудного старомодного галстука-бабочки, казалось, ощетинились, словно выражая угрозу. Движение было столь быстрым и яростным, что мистер Верлок, украдкой бросив на хозяина кабинета взгляд, внутренне сжался.