Лакей в панталонах, неожиданно появившийся в коридоре, другим путем провел мистера Верлока к маленькой двери, выходящей в угол двора. Швейцар у ворот не обратил на него никакого внимания, и мистер Верлок повторил в обратном направлении маршрут своего утреннего паломничества — прошел его словно во сне, злом сне. Его отрешенность от материального мира была столь велика, что, хотя смертная оболочка мистера Верлока не выказывала на улицах чрезмерной спешки, та часть его существа, отказать которой в бессмертии было бы непростительной грубостью, чуть ли не сразу очутилась у дверей его лавки, как будто перенеслась с запада на восток на крыльях могучего ветра. Он тут же зашел за прилавок и опустился на стоявший там деревянный стул. Его одиночеству никто не мешал. Стиви, облаченный в фартук зеленого сукна, внимательный и сосредоточенный, как будто предавался игре, подметал и вытирал пыль наверху; а миссис Верлок, услышав из кухни дребезжание надтреснутого колокольчика, ограничилась тем, что подошла к застекленной двери гостиной и, чуть отодвинув занавеску, заглянула в темную лавку. Увидев мужа, сумрачно и грузно сидевшего на стуле, со сдвинутой далеко на затылок шляпой, она тут же вернулась к плите. Где-то через час-другой она сняла зеленый суконный фартук с брата Стиви и властно велела ему вымыть лицо и руки — властный тон она использовала в общении с ним уже не менее пятнадцати лет, с тех пор как перестала мыть ему лицо и руки самолично. Когда Стиви с уверенным видом, скрывавшим постоянное тайное беспокойство, подошел к кухонному столу, чтобы отчитаться, она, оторвавшись от мытья посуды, бегло оглядела брата, оценивая степень чистоты его лица и рук. Раньше этот ритуал освящало упоминание об отцовском гневе, но, учитывая свойственный мистеру Верлоку мирный нрав в обращении с домашними, гнев становился событием невероятным — даже для боязливого Стиви. Теоретически же предполагалось, что мистер Верлок будет невыразимо огорчен и потрясен малейшим проявлением неопрятности за столом. После смерти отца Уинни нашла для себя немалое утешение в том, что ей не нужно теперь дрожать за бедного Стиви. Она не могла видеть мальчика расстроенным. Это сводило ее с ума. Еще девочкой она нередко с горящими глазами защищала брата от впадавшего в раздражение патентованного трактирщика. Трудно было поверить, глядя на нее, столь спокойную внешне, что ее порывы могут быть такими страстными.
Она закончила мыть посуду. В гостиной был накрыт стол. Подойдя к лестнице, она прокричала: «Мама!» Потом, открыв застекленную дверь, ведущую в лавку, позвала: «Адольф!» Мистер Верлок так и оставался сидеть как сидел; судя по всему, за прошедшие полтора часа он ни разу не пошевелился. Он тяжело поднялся и, как был, в шляпе и пальто уселся за обеденный стол, не говоря ни слова. Само по себе его молчание не казалось чем-то удивительно странным в этой комнате, которая выходила окном на грязную, редко освещаемую солнцем улицу и располагалась за набитой сомнительным хламом лавкой. Но сегодняшняя молчаливость мистера Верлока столь очевидно вызывалась задумчивостью, что обе женщины не могли этого не заметить. Они тоже притихли, только то и дело поглядывали на бедняжку Стиви, чтобы вовремя предупредить очередной приступ его болтливости. Он сидел за столом напротив мистера Верлока, и сидел вполне спокойно и примерно, уставясь перед собой ничего не выражающим взглядом. Стремление удерживать Стиви от создания каких бы то ни было неудобств для хозяина дома было далеко не последней заботой в жизни этих двух женщин. «Мальчик», как они ласково называли его между собой, был источником тревог подобного рода едва ли не с самого дня своего появления на свет. Уязвленность покойного патентованного трактирщика тем, что в сыновья ему достался столь своеобразный мальчик, проявлялась в склонности к суровым методам воспитания; душа трактирщика была тонка и ранима, а его страдания как человека и отца — абсолютно неподдельны. Позднее настала пора следить за тем, чтобы Стиви не досадил чем-нибудь одиноким джентльменам-квартирантам: сами, как правило, большие чудаки, эти люди весьма обидчивы. И наконец, сам по себе Стиви доставлял немало поводов для беспокойства. В столовой, расположенной в подвальном этаже ветхого белгравского здания, пожилой женщине без конца мерещилось ее дитя, угодившее в лазарет работного дома. «Если бы ты не нашла такого хорошего мужа, милая, — нередко говорила она дочери, — и не знаю, что стало бы с бедным мальчиком».
Мистер Верлок признавал Стиви ровно в той же степени, в какой человек, не испытывающий особо сильной любви к животным, признавал бы любимою кота своей жены; и характер его поверхностно-благожелательного признания был по сути своей тем же. Обе женщины говорили себе, что ожидать большего неразумно. И того, что было, вполне хватало старой женщине, чтобы питать к мистеру Верлоку почтительную благодарность. В первое время суровый жизненный опыт часто заставлял ее спрашивать с беспокойством: «Не кажется ли тебе, дорогая, что мистер Верлок начинает уставать от присутствия в доме Стиви?» В ответ Уинни лишь сдержанно мотала головой, а однажды с угрюмой решимостью заявила: «Сначала ему придется устать от меня». Наступило долгое молчание. Мать сидела в кресле, поставив ноги на скамеечку, и, казалось, пыталась проникнуть в суть этого ответа, поразившего ее глубиной выраженного в нем женского чувства. Она так никогда и не поняла до конца, почему Уинни вышла замуж за мистера Верлока. Конечно, это было весьма разумно с ее стороны, и все вышло как нельзя лучше, но, с другой стороны, девушка, возможно, хотела найти кого-нибудь более подходящего ей по возрасту. Был, например, весьма обстоятельный молодой человек, единственный сын мясника с соседней улицы, помогающий отцу в делах, — с ним Уинни прогуливалась с видимой охотой. Он, правда, зависел от отца, но дела у них шли успешно, и перспективы перед ним открывались весьма недурные. Несколько раз он приглашал ее дочь в театр. Но когда вдова начала уже опасаться, что вот-вот услышит об их помолвке (что бы она стала тогда делать — одна с большим домом да со Стиви на руках?), роман внезапно закончился и Уинни некоторое время ходила с весьма мрачным видом. Но тут, милостью Провидения, в комнате на втором этаже, выходящей окнами на улицу, поселился мистер Верлок — о молодом мяснике можно было спокойно забыть. Да, без Провидения уж точно не обошлось.