— Этим вы детей пугайте, — сказал он. — Я еще доберусь до вас.
Это было сказано очень хорошо — без насмешки, с почти суровым спокойствием.
— Не сомневаюсь, — ответил человечек, — но лучшего времени, чем сейчас, не будет, уверяю вас. Для человека с искренними убеждениями это самая удобная, самая гуманная возможность принести себя в жертву — другой такой может и не представиться. Поблизости нет даже кошки, и эти обреченные на слом старые дома превратятся в славную кучу кирпичей там, где вы стоите. Вы никогда не доберетесь до меня, причинив столь малый ущерб жизни и собственности, за охрану которых вам платят жалованье.
— Вы не знаете, с кем говорите, — твердо сказал главный инспектор Хит. — Я был бы не лучше вас, если б вздумал наброситься на вас сейчас.
— Ага! Игра, значит!
— Можете не сомневаться, в конце концов мы ее выиграем. Надо только убедить людей в том, что кое-кого из вас следует расстреливать на месте как бешеных псов. Вот тогда игра и начнется. Но провалиться мне на этом месте, если я понимаю, во что играете вы. Мне кажется, вы и сами не знаете. Вы никогда ничего этим не добьетесь.
— Зато вы до сих пор умудрялись кое-что от этого получать. И без особого труда, кстати. Не буду говорить о вашем жалованье, но разве вы не сделали себе имя просто тем, что не понимаете наших целей?
— Так каковы же ваши цели? — с небрежной торопливостью — как человек, который очень спешит и видит, что зря теряет время, — спросил главный инспектор Хит.
Идеальный анархист ответил улыбкой, не раздвинувшей его тонких бесцветных губ; и прославленный главный инспектор, почувствовав свое превосходство, предостерегающе поднял вверх палец.
— Вы это бросьте — чего бы вы там ни добивались! — сказал он тоном увещевающим, но менее добродушным, чем бывал у него тогда, когда он удостаивал добрым советом какого-нибудь именитого взломщика. — Бросьте. Вы увидите, что нас слишком много, а вас — слишком мало.
Застывшая на губах Профессора улыбка дрогнула, как будто насмешливое начало в его душе внезапно лишилось почвы. Главный инспектор Хит продолжил:
— Не верите мне, да? Да просто оглянитесь вокруг! Вот они — мы! И в любом случае то, чем вы занимаетесь, у вас не слишком-то хорошо получается. Все какая-то чепуха выходит. Если бы воры были такими же растяпами, как вы, они бы померли с голоду.
Упоминание непобедимого множества, стоящего за спиной этого человека, пробудило в груди Профессора сумрачное негодование. Он больше не улыбался своей загадочной и насмешливой улыбкой. Стойкая сила количества, несокрушимое бесстрастие огромной толпы были навязчивым кошмаром его мрачного одиночества. Его губы задрожали, и он не сразу смог произнести сдавленным голосом:
— Я делаю свое дело лучше, чем вы — свое.
— Ну ладно, хватит, — поспешно прервал его главный инспектор Хит, и тут Профессор рассмеялся по-настоящему. Смеясь, он двинулся дальше; но смеялся недолго. В суету широкой магистрали вышел из узкого проулка жалкий человечек с печальным лицом. Он двигался вялой походкой бродяги, который просто шагает и шагает вперед, невзирая на дождь, на жару, в угрюмом безразличии к тому, что происходит на земле и на небе. Напротив, главный инспектор Хит, проводив его взглядом, продолжил путь с бодрой целеустремленностью человека, который ничуть не страшится ненастья, потому что у него есть своя, санкционированная обществом, миссия на земле и нравственная поддержка со стороны ему подобных. Все жители гигантского города, население всей страны, кишащие миллионы, борющиеся за жизнь на этой планете, — все были с ним, все, вплоть до воров и нищих. Да, даже воры несомненно поддержали бы его в нынешней его деятельности. И это осознание вселенской поддержки придавало ему сил для решения вставшей теперь перед ним конкретной проблемы.
Проблема же эта заключалась в том, чтобы суметь как-то управиться с помощником комиссара, его непосредственным начальником. Проблема была из тех, что всегда возникают у добросовестных и надежных подчиненных; анархизм придавал ей особый оттенок, но не более того. Откровенно говоря, главный инспектор Хит довольно мало думал об анархизме. Он не придавал ему чрезмерного значения и совершенно не мог заставить себя относиться к нему серьезно. Анархизм был в его понимании чем-то вроде хулиганства, но хулиганства, не имеющего понятных и до известной степени уважительных причин, вроде, например, опьянения, порожденного стремлением к хорошему настроению и праздничному веселью. Как преступники анархисты никуда не годились — совершенно никуда. И, вспомнив Профессора, главный инспектор Хит, не замедлив своего размашистого шага, пробормотал сквозь зубы: