Помощник комиссара полиции был достоин своего поста. Его подозрительность мгновенно пробудилась. Справедливости ради стоит отметить, что ее и нетрудно было пробудить, если речь шла о любой полицейской системе, не имеющей отношения к тем полувоенным отрядам, которые он организовал лично, по собственному усмотрению. Если подозрительность эта и дремала, то только по причине усталости, да и дрема ее не была крепкой; сдержанно признавая умение и работоспособность главного инспектора Хита, помощник комиссара был весьма далек от того, чтобы ему доверять. «Он что-то задумал!» — воскликнул он про себя, и тут же им овладел гнев. Стремительно подойдя к своему столу, он с силой опустился в кресло. «Сижу тут, заваленный бумагами, — подумал он с преувеличенной обидой, — и считается, что держу в руках все нити, — а на самом деле держу только ту, что мне подсовывают. Другой конец нити они всегда могут закрепить там, где им заблагорассудится».
Он поднял голову и повернул к подчиненному длинное, худое лицо с выразительными чертами пламенного Дон-Кихота.
— Ну так и что там у вас заготовлено?
Главный инспектор молча смотрел на него. Он смотрел не мигая, круглые глаза были совершенно неподвижны: так он, бывало, смотрел на представителей преступного мира, когда, получив надлежащие предупреждения, они начинали давать показания — кто с видом оскорбленной невинности, кто с наигранным простодушием, кто с угрюмой покорностью. Но за этой профессиональной, каменной неподвижностью скрывалось удивление: главный инспектор Хит, второй по значению человек в отделе, не привык, чтобы с ним разговаривали таким тоном — одновременно нетерпеливым и презрительным. Он принялся тянуть с ответом, как человек, застигнутый врасплох чем-то новым и неожиданным.
— Что у меня есть на этого Михаэлиса — это вы спрашиваете, сэр?
Помощник комиссара взглянул на эту голову, похожую на пулю; на усы скандинавского пирата, свисавшие ниже тяжелого подбородка; на всю эту полную и бледную физиономию — ее решительное выражение было немного подпорчено чрезмерной полнотою; на разбегавшиеся от глаз лукавые морщинки, — и это всматривание в ценного и надежного служащего привело помощника комиссара к внезапному прозрению.
— У меня есть основания полагать, что, когда вы вошли в этот кабинет, — размеренно произнес он, — вовсе не Михаэлис был у вас на уме. О нем вы думали мало, а может быть, и вовсе не думали.
— У вас есть основания так полагать, сэр? — пробормотал главный инспектор Хит, демонстрируя все признаки изумления, которое до известной степени было подлинным.
В этом деле он открыл такой деликатный и ставящий в тупик аспект, который вынуждал его быть несколько неискренним — в той степени, в какой неискренность под именами такта, благоразумия, разборчивости возникает в известный момент в большинстве человеческих начинаний. Сейчас он ощущал себя как циркач-канатоходец, который в середине своего номера неожиданно столкнулся с тем, что управляющий мюзик-холлом, выскочив ни с того ни с сего из конторы, принялся трясти канат. Негодование, растерянность, вызванные столь предательским поведением, мгновенная мысль о том, что вот-вот он сорвется и сломает себе шею, порядком, выражаясь разговорным языком, завели бы такого циркача. А к этому еще примешалась бы обида за свое искусство, поскольку каждый человек пытается отождествить себя с чем-то более весомым, чем его собственная персона, и поэтому увязывает свое чувство гордости или с общественным положением, или с профессиональным успехом, или даже с некой высшей праздностью (если ему выпала удача ею наслаждаться).
— Да, — сказал помощник комиссара, — у меня есть основания так полагать. Я не хочу сказать, что вы вообще не думали о Михаэлисе. Но вы пытаетесь придать упомянутому вами факту значение, в которое, что мне бросилось в глаза, едва ли верите сами, инспектор Хит. Если это действительно настоящий след, то почему вы сразу не пошли по нему сами или хотя бы не послали в эту деревню кого-нибудь из ваших людей?
— Вы полагаете, сэр, что здесь я пренебрег своими обязанностями? — спросил главный инспектор тоном, которому постарался придать задумчивое звучание. Неожиданно вынужденный сосредоточить все силы на удержании равновесия, он не нашелся сказать ничего умнее и тут же нарвался на замечание — помощник комиссара, слегка нахмурившись, назвал этот вопрос весьма неуместным.