Иногда на зов надтреснутого колокольчика являлась миссис Верлок. Уинни Верлок, молодая женщина с высокой грудью и широкими бедрами, одевалась в облегающие ее фигуру платья. Тщательно причесанная и невозмутимая, под стать супругу, она с непостижимым равнодушием возвышалась за бастионом прилавка — и покупатель сравнительно нежного возраста, увидев, что ему придется иметь дело с женщиной, неожиданно для себя смущался и со скрытой в душе яростью спрашивал бутылку несмываемых чернил, розничная цена — шесть пенсов (в лавке Верлока — шиллинг и шесть пенсов), которую, выйдя на улицу, тут же украдкой выбрасывал в канаву.
Вечерние же посетители — люди с поднятыми воротниками, в мягких шляпах, надвинутых на глаза, — фамильярно кивали миссис Верлок, бормотали слова приветствия и, откинув доску на петлях в конце прилавка, проходили в заднюю гостиную, к которой с другой стороны примыкал коридор, оканчивающийся крутой лестницей. Дверь лавки была единственным способом проникнуть в дом, в котором мистер Верлок осуществлял предпринимательскую деятельность в качестве торговца сомнительными товарами, исполнял свой долг защитника общества и упражнялся в семейных добродетелях. Эти последние имели особо выраженный характер. Можно было сказать, что мистер Верлок — человек всецело домашний. Его духовные, умственные и физические потребности не нуждались для своего удовлетворения в частом пребывании вне дома. В домашних стенах он обретал и комфорт для тела, и мир для души, окруженный супружескими заботами миссис Верлок и получая дань почтительного внимания со стороны ее матери.
Мать Уинни была массивных размеров, страдающей одышкой женщиной с широким, пергаментного цвета лицом. Под белым чепцом она носила черный парик. Разбухшие ноги не позволяли ей много двигаться. Она считала себя (возможно, с полным на то правом) француженкой по происхождению — и, проведя много лет в замужестве за ничем себя особо не проявившим трактирщиком, имевшим право торговать спиртным, решила обеспечивать свое вдовье существование, сдавая джентльменам меблированные комнаты в доме, расположенном неподалеку от Уоксхолл-бридж-роуд[18], в квартале, некогда фешенебельном и до сих пор числящемся в составе Белгравии[19]. Это топографическое обстоятельство сообщало дополнительную привлекательность объявлениям, которые почтенная вдова размещала в газетах; однако жильцов ее, строго говоря, нельзя было назвать завсегдатаями фешенебельных кварталов. Так или иначе, Уинни помогала матери обслуживать их. Следы французского происхождения, которым гордилась вдова, проступали и в Уинни — в том, например, как в высшей степени искусно и опрятно были убраны ее блестящие черные волосы. У нее имелись и другие прелести: молодость, полные, округлые формы, чистая кожа, непроницаемая и вместе с тем манящая сдержанность, которая никогда, впрочем, не становилась препятствием для бесед, оживленных со стороны жильцов и ровно-приветливых со стороны Уинни. Эти достоинства, видимо, и очаровали мистера Верлока. Он периодически снимал комнаты у вдовы, приезжая и уезжая без каких-либо бросающихся в глаза причин. Обычно он (подобно инфлюэнце) прибывал в Лондон с континента, и хотя о его появлениях не извещала пресса, они происходили со строгой регулярностью. Он завтракал в постели и валялся в ней с видом спокойного довольства до полудня, а иногда и дольше; но, когда все-таки выходил на улицу, ему, казалось, стоило немалых трудов найти дорогу назад, к своему временному пристанищу в белгравском квартале. Он уходил поздно, а возвращался рано — часа в три-четыре утра — и, проснувшись в десять, разговаривал с Уинни, которая приносила поднос с завтраком, хриплым и слабым голосом, с шутливой и усталой любезностью человека, горячо и страстно вещавшего много часов подряд. Его выпуклые глаза влюбленно и томно перекатывались под тяжелыми веками, одеяло было подтянуто к самому подбородку, а толстые губы под темными, приглаженными усами издавали сладкое воркование.
18
19