Темный силуэт полисмена, совершающего обход своего участка, возник на фоне лучезарной пышности апельсинов и лимонов и неспешно вступил на Бретт-стрит. Помощник комиссара, совсем как какой-нибудь представитель уголовного мира, не спешил выходить из тени и ждал, когда полицейский двинется в обратном направлении. Но констебль, казалось, пропал навеки — не вернулся, должно быть, покинув Бретт-стрит с другого конца.
Придя к этому выводу, помощник комиссара в свою очередь вступил на улицу и сразу наткнулся на большой фургон, стоявший перед тускло освещенными окнами закусочной для ломовых извозчиков. Хозяин фургона подкреплялся внутри, а лошади, низко опустив большие головы, деловито угощались из торб снаружи. Чуть дальше, на другой стороне улицы, завешанная газетами, заваленная книгами и смутно различимыми кучами картонных коробок, витрина лавки мистера Верлока бросала на тротуар еще одно подозрительное пятно тусклого света. Помощник комиссара остановился, не переходя улицы, и стал смотреть на витрину. Ошибки быть не могло. Рядом с витриной, загроможденной неразборчивыми тенями предметов, из приоткрытой двери вырывалась на тротуар узкая, отчетливая полоска света от газового рожка внутри лавки.
Фургон и лошади за спиной помощника комиссара слились, казалось, в нечто единое, и это единое казалось живым — какое-то черное чудовище с прямоугольной спиной загородило пол-улицы, то грохая железом подков, то яростно звеня бубенчиками, то тяжко, глухо вздыхая. Другим концом Бретт-стрит впадала в широкую улицу, на другой стороне которой возвышался большой процветающий трактир, пылающий крикливо-праздничными, не обещающими ничего хорошего огнями. Этот барьер яркого света, преградивший путь теням, сгрудившимся вокруг скромного приюта семейных радостей мистера Верлока, словно отбрасывал темноту улицы назад, делал ее еще более густой, тягостной и зловещей.
Глава восьмая
Вдохнув своей неослабевающей назойливостью некий жар в достаточно хладные умы нескольких патентованных трактирщиков (некогда приятелей ее незадачливого покойного мужа), мать миссис Верлок в конце концов добилась для себя места в богадельне, которую основал один богатый владелец гостиницы для бедных вдов своих собратьев по ремеслу.
Этот план, порожденный хитроумием неспокойной души, старуха осуществляла целеустремленно и в полной тайне. Именно в то время ее дочь Уинни не удержалась и заметила мистеру Верлоку, что «эту неделю мама почти каждый день тратила полкроны и пять шиллингов на поездки в кэбах». Но это замечание не было продиктовано скупостью. Уинни уважала слабости матери. Ее только немного удивила эта внезапная тяга к передвижениям. В елико душный мистер Верлок раздраженно пробурчал в ответ что-то невнятное, не желая отвлекаться от своих раздумий. Раздумья эти посещали его часто, были глубокими и продолжительными, и предмет их был более важен, чем пять шиллингов. Куда более важен — и требовал неизмеримо больше усилий для того, чтобы рассмотреть его со всех сторон с философской безмятежностью.
Осуществив втайне свой хитроумный план, героическая старуха решила открыть свой секрет миссис Верлок. Душа ее ликовала, но сердце трепетало. Спокойный, сдержанный характер дочери вызывал у нее и восхищение, и опаску; она знала, что Уинни могла выразить свое неудовольствие разными видами грозного молчания. Но она не позволила внутренним опасениям лишить себя той внешней почтенной безмятежности, которой наделяли ее тройной подбородок, расплывчатая округлость древних форм и плачевное состояние ног.
Неожиданное сообщение было столь поразительно, что миссис Верлок сделала то, чего обычно не делала, когда к ней обращались, — отвлеклась от работы по хозяйству. В тот момент она стирала пыль с мебели в гостиной. Она повернула голову к матери.