— Что это такое на тебя нашло? — воскликнула она с изумлением и подчеркнутым недовольством.
Потрясение, вероятно, оказалось глубоким, коль скоро она изменила своему обыкновению принимать все отстраненно и не задавая вопросов, что являлось сильной стороной ее характера и опорой в жизни.
— Разве тебе здесь так плохо?
Она пустилась было в расспросы, но затем, не изменяя себе, снова сосредоточенно взялась за тряпку, тогда как старуха в замусоленном белом чепце и тусклом темном парике молча сидела с испуганным видом.
Уинни покончила с креслом и подступила с тряпкой к красному дереву диванной спинки — на этом набитом конским волосом диване любил, не снимая пальто и шляпы, перевести дух мистер Верлок. Уинни трудилась на совесть, но все же позволила себе еще один вопрос:
— И как тебе удалось это провернуть, мама?
Такого рода любопытство было уже извинительно, поскольку касалось только методов и не затрагивало внутренней сути происходящего, принципиально миссис Верлок игнорируемой. Старуха получила возможность поговорить откровенно и горячо ухватилась за нее.
Дочери был предоставлен исчерпывающий отчет, изобилующий именами и дополненный побочными рассуждениями об уроке, который наносит человеческой внешности время. Имена принадлежали по преимуществу патентованным владельцам питейных заведений — «друзьям бедного папы, милая». Особо была отмечена доброта и отзывчивость одного крупного пивовара — баронета и члена парламента, председателя благотворительного совета. Мать миссис Верлок высказывалась о нем с такою теплотой потому, что ей удалось получить аудиенцию у его личного секретаря — «очень вежливый джентльмен, весь в черном, с мягким и грустным голосом, а сам такой худой-худой и тихий — ну прямо тень, милая».
Уинни, дождавшись конца рассказа и закончив одновременно свои манипуляции с тряпкой для вытирания пыли, без каких-либо комментариев спустилась — как делала обычно — на две ступеньки вниз из гостиной в кухню.
Пролив несколько радостных слез, вызванных уступчивостью дочери в этом щекотливом вопросе, мать миссис Верлок направила свое хитроумие на принадлежавшую ей мебель; временами эта собственность казалась ей весьма обременительной. Героизм — это, конечно, прекрасно, но бывают обстоятельства, когда вопрос о том, как распорядиться несколькими столами и стульями, медными каркасами для кроватей и так далее, становится чрезвычайно сложным вопросом, чреватым катастрофическими последствиями в отдаленной перспективе. Кое-что было нужно ей самой, поскольку учреждение, согласившееся, после долгих упрашиваний, принять ее в свои милосердные объятья, не предоставляло объектам своей заботы ничего, кроме голых досок и кирпичей, оклеенных дешевыми обоями. Деликатность, заставившая ее выбрать наименее ценную и наиболее ветхую мебель, осталась незамеченной, ибо философия Уинни заключалась в принципиальном игнорировании внутренней сути происходящего: раз мама выбрала это, значит, маме это больше подходит, только и всего. А что до мистера Верлока, то он был погружен в напряженные размышления, которые не хуже Великой Китайской стены полностью ограждали его от всех внешних проявлений этого мира тщетных усилий и иллюзорных видимостей.
Итак, она отобрала то, что возьмет с собой; но вопрос, как распорядиться остальным имуществом, был по-особому щекотлив. Понятно, что все это останется на Бретт-стрит. Но у нее двое детей. Уинни благодаря своему благоразумному союзу со столь замечательным супругом, как мистер Верлок, всем обеспечена. Стиви же всем обделен — и Стиви немного своеобразен. Его положение нельзя рассматривать с формально-юридической точки зрения, и материнским чувствам здесь тоже нельзя давать воли. Стиви ни в коем случае нельзя делать собственником мебели. Конечно, бедному мальчику нужна мебель. Но сделать его собственником означало бы проигнорировать факт его полной зависимости от Уинни и ее мужа, а матери совершенно не хотелось ослаблять в них осознание этого факта. Кроме того, мистеру Верлоку, может быть, неприятно чувствовать себя обязанным шурину за то, что вот он сидит на его, шурина, стульях. Долгий опыт общения с джентльменами, снимавшими комнаты, приучил мать миссис Верлок быть готовой ко всему. Что, если мистеру Верлоку взбредет в голову попросить Стиви убраться куда-нибудь подальше вместе со своей мебелью? С другой стороны, раздел имущества, как бы справедливо он ни был бы проведен, может обидеть Уинни. Нет, Стиви должен оставаться как есть — лишенным имущества и зависимым. И, покидая Бретт-стрит, она сказала дочери: «Не нужно теперь дожидаться, пока я умру, так ведь? Все, что я оставляю здесь, теперь целиком и полностью принадлежит тебе, милая».