— Что за фантазия! Слыханное ли дело? Бежать за кэбом!
Ее мать, перепуганная и беспомощная, умоляла в глубине экипажа:
— О, не разрешай ему, Уинни! Он потеряется! Не разрешай ему!
— Конечно же не разрешу. Еще чего не хватало! Мистер Верлок огорчится, когда узнает об этой твоей глупой выдумке, Стиви, можешь не сомневаться! Он очень расстроится!
Мысль о том, что мистер Верлок огорчится и расстроится, как всегда, произвела сильное впечатление на чрезвычайно послушного по природе Стиви: он тут же прекратил сопротивление и с лицом, выражавшим полное отчаяние, взобрался назад на козлы.
Кэбмен свирепо повернул к нему огромную пылающую физиономию:
— Не вздумай больше выкидывать такие глупые номера, парень.
Произнеся эту фразу суровым и почти неслышным из-за чрезмерного напряжения голосовых связок шепотом, он тронул поводья и с важным видом погрузился в размышления. Произошедшее было ему не совсем понятно, но его разум, хотя и утратил первоначальную живость за годы монотонного, не считающегося ни с какой погодой восседания на козлах, все же не лишен был известной независимости и здравости. Предположение о том, что Стиви — пьяный молокосос, он мрачно отмел сразу же.
А внутри кэба благодаря выходке Стиви прервалось наконец оцепенелое молчание, в которое были погружены обе женщины, плечом к плечу переносившие тряску, грохот и дребезжание повозки. Уинни повысила голос:
— Ты сделала то, что хотела, мама. Поблагодари за это только себя, если потом будешь чем-нибудь недовольна. А ты пожалеешь, я думаю, ты пожалеешь! Разве тебе плохо было дома? Что о нас подумают люди, когда ты вот так бросаешься в благотворительное учреждение?
— Милая моя, — старуха попыталась перекричать шум, — ты самая лучшая дочь, какую только можно представить. А что касается мистера Верлока…
Чтобы выразить великолепие мистера Верлока, ей не хватило слов, и она только подняла старые слезящиеся глаза к верхней части кэба. Потом она отвернулась к окну, делая вид, что ее интересует, сколько они проехали. А проехали, двигаясь вдоль тротуара, совсем мало. Ночь, ранняя, грязная ночь, зловещая, шумная, безнадежная и буйная ночь южного Лондона настигла ее, когда она последний раз ехала в кэбе. В газовом свете низких витрин ее массивные щеки оранжево пылали под черной с розовато-лиловой отделкой шляпкой.
Лицо матери миссис Верлок было желтым — и от возраста, и от врожденной предрасположенности к желчности, усиленной невзгодами трудной и беспокойной жизни сначала в качестве супруги, потом в качестве вдовы. Такие лица не краснеют, а приобретают оранжевый оттенок. И сейчас эта женщина, скромная от природы, но закаленная в огне превратностей судьбы, достигшая к тому же возраста, когда краснеть, как правило, уже перестают, определенно покраснела — то есть пооранжевела — перед своей дочерью. В замкнутом пространстве четырехколесной колымаги, на пути к одной из сбившихся в кучу сельских богаделен, убогие размеры и незатейливая обстановка которых, видимо, призваны выполнять благую цель приуготовления к еще более стесненным условиям могилы, она вынуждена была скрывать от собственной дочери краску стыда и раскаянья.
Что подумают люди? Она очень хорошо знала, что они подумали, эти люди, которых имеет в виду Уинни, — старые друзья мужа и некоторые другие, убедить которых ей так блестяще удалось. Она и представить не могла, что окажется такой хорошей попрошайкой. Но как они отнеслись к ее прошению, догадаться было нетрудно. Та особая, уклончивая деликатность, которая каким-то образом уживается в мужских характерах с агрессивной свирепостью, не позволяла им заходить слишком далеко в расспросах. Да и ее красноречиво сжатые губы и решительное выражение лица не поощряли расспросов — мужчины становились по-мужски нелюбопытны. Она не раз поздравляла себя с тем, что имеет дело не с женщинами: по природе более черствые, более жадные до подробностей, женщины непременно бы уж захотели точно знать, в чем именно заключалось то жестокое обращение, каким дочь и зять довели ее до такой крайности. Только перед секретарем того самого великого пивовара, члена парламента и председателя благотворительного совета, который, представляя своего начальника, должен был в точности быть осведомлен о жизненных обстоятельствах всякого, кто подает прошение, она не выдержала и расплакалась, как плачут загнанные в угол женщины. Худощавый и вежливый джентльмен, не ожидавший ничего подобного, сделал ей уступку под видом успокаивающих фраз. Ей не следует так расстраиваться. Никто не говорит, что благотворительность распространяется исключительно только на бездетных вдов, — она тоже может на нее рассчитывать. Но благотворительность должна быть осмотрительной. Всякому понятно ее нежелание быть обузой и т. д., и т. д. После этих слов, к его глубокому разочарованию, мать миссис Верлок зарыдала еще сильнее.