Оставшись один у принадлежащего благотворительному учреждению фонаря, засунув руки глубоко в карманы, Стиви угрюмо и отстраненно глядел перед собой. В глубине карманов его неумелые, слабые руки твердо и гневно сжались в кулаки. Перед лицом чего-либо, что прямо или косвенно несло ему мертвящий страх боли, Стиви с неизбежностью становился злым. Его слабая грудь разрывалась от благородного негодования, его честные глаза начинали щуриться. Истинно мудрый в осознании своего бессилия, Стиви не был достаточно мудр, чтобы обуздывать свои страсти. Нежность его всеохватного милосердия имела две стадии, столь же неразрывно связанные, как лицевая и оборотная стороны медали. Болезненный порыв неумеренного сострадания сменялся болезненным порывом невинной, но безжалостной ярости. Обе эти стадии внешне выражались одинаково — в бестолковых телодвижениях, так что Уинни, тут же бросавшаяся успокаивать брата, даже не подозревала об этой двойственности его переживаний. Миссис Верлок не тратила ни кусочка этой мимолетной жизни на то, чтобы докапываться до сути. Подобная бережливость на первый взгляд неотличима от благоразумия и обладает некоторыми из его преимуществ. Действительно, хорошо ли знать слишком много? Особенно тем, кто несколько ленив от природы?..
В тот вечер, когда мать миссис Верлок, расставшись со своими детьми, покинула, можно сказать, этот мир, Уинни Верлок не вникала в психологию своего брата. Конечно же бедный мальчик возбужден. Еще раз заверив на пороге старуху, что сумеет оградить Стиви от опасности потеряться надолго в каком-нибудь из предстоящих паломничеств во имя сыновней почтительности, она, собравшись уходить, взяла брата за руку. Стиви не говорил ничего, даже не бормотал себе под нос, но особым чувством сестринской привязанности, развившимся еще в раннем детстве, она поняла, что мальчик действительно очень возбужден. Крепко держа его за руку под предлогом того, что опирается на нее, она обдумывала подходящие к случаю слова:
— Вот, Стиви, сейчас ты должен хорошенько присматривать за мной на перекрестках и первым заходить в омнибус, как полагается хорошему брату.
На добросовестного Стиви не могло не подействовать воззвание к нему как к мужчине и защитнику. Польщенный, он поднял голову и выпятил грудь.
— Не волнуйся, Уинни. Не надо волноваться! Омнибус — хорошо, — пробормотал он отрывисто и невнятно; в голосе его боязливость ребенка сочеталась с решительностью мужчины. Он бесстрашно двинулся вперед, поддерживая сестру под руку, но нижняя губа его отвисла. И все же случайные прохожие, попадавшиеся им навстречу на тротуаре широкой и убогой улицы, безрадостность которой была глупо выставлена напоказ странным обилием газовых фонарей, не могли не обратить внимания на то, до чего же эти двое похожи друг на друга.
Перед дверями заведения на углу — здесь обилие газового света достигло апогея противоестественности — стоял у обочины пустой и словно выброшенный в канаву по причине безнадежной ветхости четырехколесный кэб. Миссис Верлок узнала это средство передвижения. Вид его был столь глубоко плачевен, столь гротескно убог и так богат причудливо-зловещими деталями, что казалось, будто это повозка самой Смерти; и миссис Верлок, по-женски полная жалости ко всем лошадям, на которых ей в данный момент не приходится ехать, невольно воскликнула:
— Бедная скотинка!
Стиви резко остановился, заставив тем самым остановиться и сестру.
— Бедная! Бедная! — горячо воскликнул он с одобрением. — И кэбмен бедный. Сам мне сказал.
Зрелище дряхлой одинокой кобылы не давало ему сдвинуться с места. Упрямо игнорируя подталкивания сестры, он пытался выразить то, что открылось его душе, полной сочувствия одновременно и к лошадям, и к людям. Но выразить это было очень трудно. «Бедная скотина, бедные люди!» — только и мог повторять он. Это, конечно, было недостаточно выразительно, и он в конце концов замолчал, гневно пролопотав: «Позор!» Стиви не был мастером говорить, и, может быть, именно по этой причине его мыслям не хватало ясности и точности. Но чувства его были полноценны и не лишены глубины. Этим коротким словом он выразил все свое негодование и ужас при мысли о том, что одни несчастные вынуждены кормиться за счет того, что делают несчастными других: бедный кэбмен бьет бедную лошадь ради бедных детей у себя дома. А Стиви знал, как это больно, когда тебя бьют. Он знал это по опыту. Это плохой мир. Плохой, плохой!