Однако выяснилось, что мистер Верлок готов забрать его вместе с тещей и меблировкой, в которой заключалось все видимое богатство семьи. Мистер Верлок готов был пригреть на своей широкой, благодушной груди все подряд, не проявляя чрезмерной разборчивости. Мебель была наиудачнейшим образом расставлена по всему дому, но матери миссис Верлок пришлось ограничиться двумя задними комнатами на первом этаже. Незадачливый Стиви спал в одной из них. К тому времени резкие линии его неразвитого подбородка стали таять в золотистой пушистой дымке. Со слепой любовью он послушно помогал сестре по хозяйству. Мистер Верлок считал, что ему не следует сидеть без дела. Свободное время Стиви посвящал тому, что с помощью циркуля чертил карандашом круги на листке бумаги. Он предавался этой забаве с большим усердием, широко расставив локти и низко склонившись над кухонным столом. Через открытую дверь гостиной в глубине лавки сестра его, Уинни, время от времени посматривала на него с материнской заботливостью.
Глава вторая
Таковы были дом, его обитатели и дела, которые оставил за своею спиной мистер Верлок, выйдя на улицу в пол-одиннадцатого утра и двинувшись в западном направлении[21]. Для него это было необычно раннее время. Весь его облик дышал очарованием почти росистой свежести. Он шагал в синем матерчатом пальто нараспашку, в блестящих ботинках, свежевыбритые щеки лоснились, и даже глаза, освеженные мирным ночным сном, посылали из-под тяжелых век сравнительно бодрые взгляды. Они устремлялись за ограду парка, туда, где вдоль по Роу[22] катались верхом мужчины и женщины — по двое, синхронно, легким галопом, никуда не спешащими группами из трех-четырех человек; кто-то ехал медленным, размеренным шагом; иногда проносились одинокие всадники неприветливого вида и одинокие всадницы, за которыми на почтительном расстоянии следовали конюхи в фуражках с кокардами и кожаных поясах поверх облегающих курток. Катились экипажи, по большей части двуконные брогамы, иногда мелькала виктория[23] с пологом из шкуры какого-нибудь дикого зверя, откуда выглядывало женское лицо, а над откинутым верхом красовалась шляпка. И особенное лондонское солнце — которое можно было упрекнуть разве в том только, что оно казалось кровавым, — озаряло все это своим неподвижным взором. Солнце висело на умеренной высоте над Гайд-парк-корнер[24], как будто проявляя бдительность, пунктуально и снисходительно. В его рассеянном свете, в котором ни стены, ни деревья, ни животные, ни люди не отбрасывали теней, даже тротуар под ногами мистера Верлока приобрел оттенок старинного золота. Мистер Верлок двигался в западном направлении по городу, лишенному теней, сквозь распыленное в воздухе старинное золото. Красные медные отблески лежали на крышах домов, на углах стен, на панелях экипажей, даже на конских попонах и на широкой спине мистера Верлока, отчего и попоны, и его пальто сзади излучали тускло-ржавый отблеск. Но сам мистер Верлок отнюдь не чувствовал себя заржавевшим. Он с одобрением взирал на свидетельства городского достатка и роскоши, мелькавшие за оградой парка. Все эти люди нуждались в защите. Потребность в защите — первейшая потребность при наличии достатка и роскоши. Нуждались в защите они, их лошади, экипажи, дома и слуги; нуждался в защите источник их богатства в сердце города и сердце страны; весь общественный строй, поощрявший их гигиеничную праздность, нуждался в защите от мелочной зависти со стороны негигиеничного труда. Нуждался — и, если бы не природная нелюбовь к совершению лишних движений, мистер Верлок потер бы от удовольствия руки. Его праздность не была гигиеничной, но его самого вполне устраивала. Он был, можно сказать, предан ей с каким-то ленивым фанатизмом или, вернее даже, с фанатичной ленью. Рожденный в трудолюбивой семье для трудовой жизни, он устремился к праздности, подчинившись порыву не менее глубокому, необъяснимому и властному, чем тот, что заставляет мужчину выбирать себе в подруги одну-единственную женщину из тысячи других. Он был слишком ленив даже для того, чтобы стать демагогом, рабочим оратором, профсоюзным лидером. Это чересчур хлопотно. Он нуждался в более совершенной форме праздности; может быть, он разделял философское представление о тщетности любой человеческой деятельности. Подобная праздность требует определенных умственных способностей, подразумевает их наличие. Мистер Верлок не был лишен умственных способностей — при мысли об угрозе общественному строю он вполне мог бы подмигнуть сам себе, не требуй это внешнее проявление скептицизма лишних усилий. Его большие, навыкате глаза были плохо приспособлены для подмигивания. Торжественно, величественно смыкаться в дреме было для них более привычным занятием.
21
Сравнив с планетой нашу душу, вижу:
Той — Перворазум, этой — чувство движет.
Планета, чуждым притяженьем сбита,
Блуждает, потеряв свою орбиту,
Вступает на чужую колею
И в год едва ли раз найдет свою.
Этими словами вполне можно описать душу мистера Верлока, особенно после посещения посольства. У Донна, в оригинале: «Bum off my rust..» («Вся скверна пусть сойдет с меня, сгорев»), у Конрада, в оригинале: «…where they produced a dull effect of rustiness. But Mr Verio с was not in the least conscious of having got rusty» («…излучали тускло-ржавый блеск. Но сам мистер Верлок отнюдь не чувствовал себя заржавевшим») — в обоих случаях обыгрываются однокоренные слова: «rust» — «ржавчина» (переводчик Донна передал его как «скверна»), «rusty» — «ржавый».
22
24