— Ноги у тебя не промокли? Тебе лучше надеть домашние туфли. Ты никуда больше уже не пойдешь сегодня.
Угрюмым ворчанием и жестами мистер Верлок дал понять, что ноги у него не промокли и что в любом случае это ему не важно. Предложение надеть туфли вообще было проигнорировано им как не заслуживающее внимания. Но упоминание о вечернем выходе из дома получило неожиданное развитие. Мистер Верлок думал не о вечерней прогулке — у него были более обширные планы. Из его угрюмых и отрывистых фраз можно было сделать вывод, что мистер Верлок подумывает о том, чтобы эмигрировать; не совсем было понятно куда — то ли во Францию, то ли в Калифорнию.
Полнейшая неожиданность, невероятность и немыслимость подобной затеи лишили его туманное заявление всякого эффекта. Миссис Верлок с той же невозмутимостью, как если б муж пугал ее концом света, произнесла:
— Ну ты и выдумал!
Мистер Верлок объявил, что он болен, устал от всего и кроме того… Она перебила его:
— Ты сильно простыл.
Действительно, было очевидно, что физическое, а возможно, и психическое состояние мистера Верлока необычно. Какое-то время он мрачно и нерешительно молчал, потом пробормотал несколько туманно-многозначительных слов о том, что «так надо».
— Надо, — повторила Уинни, спокойно откинувшись на спинку стула напротив мужа и скрестив на груди руки. — Хотела бы я знать, кто может тебя заставить. Ты не раб. В этой стране нет рабов — и тебе не нужно делать себя рабом. — Она помолчала и с непобедимой, ровной прямотою продолжила: — Дела идут не так плохо. Ты живешь в хорошем доме.
Она оглядела гостиную — от буфета в углу до доброго огня в камине. Уютно укрывшийся за лавкой сомнительных товаров, с ее таинственно тусклой витриной и выходящей на темную и узкую улицу подозрительно приоткрытой дверью, это был во всех отношениях приличный, удобный, респектабельный дом. Преданной любви миссис Верлок не хватало только брата Стиви, ныне под присмотром мистера Михаэлиса наслаждающегося в Кенте сырой villégiature. Ее опекающей любви остро не хватало Стиви. Этот дом — крыша, буфет, жарко пылающий камин — был и домом мальчика тоже. Подумав об этом, миссис Верлок поднялась и, перейдя к другому концу стола, сказала от полноты сердца:
— И ты не устал от меня.
Мистер Верлок не издал ни звука. Уинни, подойдя сзади, прилегла ему на плечо, прижалась губами ко лбу. В этом положении она замерла. Ни шепота не доносилось до них из внешнего мира. Звук шагов на тротуаре угасал в сдержанном сумраке лавки. Только газовый рожок над столом продолжал невозмутимо мурлыкать в гнетущей тишине гостиной.
Все время, которое занял этот неожиданный и продолжительный поцелуй, мистер Верлок, сжимая обеими руками края стула, сохранял иератическую неподвижность[89]. Получив свободу, он отпустил стул, поднялся и подошел к камину, но не стал поворачиваться к жене спиной. Осовелые глаза на его распухшем лице следили за всеми ее движениями.
Миссис Верлок безмятежно убирала со стола. Ее спокойный голос разумно и толково комментировал подброшенную им идею. Та не выдерживала никакой критики. Миссис Верлок осудила ее со всех точек зрения. Но на самом деле ее волновало только благополучие Стиви. На ее взгляд, он был несколько «необычен», чтобы вот так, с места в карьер, везти его за границу. Точнее не скажешь. Вновь и вновь возвращаясь к этой важной мысли, она распалилась до крайности. Резким движением облачилась между тем в фартук для мытья посуды и, словно возбужденная звуком своего не встречающего сопротивления голоса, дошла до того, что воскликнула почти со злостью:
— Если ты поедешь за границу, тебе придется отправиться без меня.
— Ты же знаешь, что без тебя я не поеду, — хрипло сказал мистер Верлок; его домашний, незвучный голос дрожал от непонятного волнения.
Миссис Верлок уже пожалела о своих словах. Они прозвучали более резко, чем ей хотелось. Кроме того, в них не было мудрости, как и во всем, что не необходимо. Она, собственно, и не имела в виду ничего такого. Это была одна из тех фраз, которые подсказывает демон извращенного вдохновения. Но она знала, как можно заставить забыть об этой фразе.
Она обернулась через плечо и устремила на мужчину, тяжело стоявшего перед камином, полулукавый-полужестокий взгляд своих больших глаз — взгляд, на который была бы неспособна неопытная и благовоспитанная Уинни белгравских дней. Но этот мужчина теперь ее муж, и она утратила неопытность. Она задержала взгляд на секунду; ее серьезное лицо оставалось неподвижно, как маска, но в голосе звучала игривость:
89