Этот опрятный и любезный молодой человек скрыл свое удивление по поводу раннего появления помощника комиссара, о котором ему было велено позаботиться где-то около полуночи. Раннее появление, умозаключил он, может означать только одно: что-то пошло не так, как надо. С мгновенной отзывчивостью, которая у приятных молодых людей нередко соседствует с веселым нравом, он преисполнился сочувствия и к значительной особе, которую называл «шефом», и к помощнику комиссара, лицо которого показалось ему еще более уныло-деревянным, чем раньше, и совершенно неправдоподобно длинным. «Какой странный, заграничный вид у этого человека», — подумал он, издалека приветствуя его дружелюбной и бодрой улыбкой, и, как только они подошли друг к другу, тут же заговорил с благим намерением скрыть под нагромождением слов неловкость провала. Похоже, что намеченная на этот вечер грандиозная атака, которой так стращали, кончится пшиком. Один мелкий прихвостень «этой скотины Чизмена» безжалостно морит отнюдь не переполненную палату бесстыдно подтасованной статистикой. Он, Тудлз, надеется, что тот вот-вот доведет их до того, что они отложат заседание из-за отсутствия кворума. Но, может быть, он просто тянет время, чтобы обжора Чизмен смог поужинать в свое удовольствие. Так или иначе, шефа не удалось уговорить поехать домой.
— Думаю, он тут же вас примет. Он сидит один, у себя, и думает разом обо всех рыбах, что плавают в море, — весело заключил Тудлз. — Пойдемте.
Несмотря на свой добродушный нрав, молодой личный секретарь (работавший без жалованья) не был лишен некоторых свойственных человечеству недостатков. Он не хотел причинять нравственных страданий помощнику комиссара, который в его представлении был до чрезвычайности похож на человека, провалившего порученное ему дело. Но любопытство оказалось все же сильнее сочувствия. Он не удержался и на ходу игриво бросил через плечо:
— А как ваша килька?
— Попалась, — ответил помощник комиссара столь выразительно, что это нельзя было посчитать за отговорку.
— Отлично. Вы даже не представляете, до какой степени высокие чины не любят разочаровываться в малых вещах.
Сделав это глубокомысленное замечание, многоопытный Тудлз погрузился в задумчивость — по крайней мере, целых две секунды он не произносил ни слова. Потом сказал:
— Я рад. Но… а это действительно такая уж мелкая рыбешка?
— А вы знаете, что можно сделать с килькой? — ответил помощник комиссара вопросом на вопрос.
— Закатать ее в банку, как сардину, — хихикнул Тудлз, эрудиция которого в вопросах рыбной промышленности была свежа и, в сравнении с его невежеством во всех прочих промышленных сферах, колоссальна. — Есть такие консервные заводы на испанском побережье…
Помощник комиссара прервал начинающего государственного деятеля:
— Да. Да. Но еще килькой можно пожертвовать, чтобы поймать кита.
— Кита! Ух ты! — воскликнул Тудлз, затаив дыхание. — Так вы ловите кита?
— Не совсем. Скорее морскую собаку. Вы, наверно, не знаете, что такое морская собака?
— Знаю. Мы по шею завалены специальной литературой — целые полки — с иллюстрациями на вклейках… Это зловредная, прохиндейского вида, отвратительная бестия с чем-то вроде гладкой морды и усов.
— В самую точку, — похвалил помощник комиссара. — Только моя морская собака бреется начисто. Да вы ее видели. Остроумная рыбина.
— Я ее видел! — недоверчиво вскричал Тудлз. — Даже вообразить не могу, где бы я мог ее видеть!
— В «Путешественниках», к примеру, — спокойно обронил помощник комиссара. При упоминании этого в высшей степени привилегированного клуба Тудлз испуганно застыл на месте.
— Чепуха, — сказал он, но в голосе его сквозил ужас. — Что вы имеете в виду? Он член клуба?
— Почетный, — сквозь зубы пробормотал помощник комиссара.
— Господи помилуй!
У Тудлза был такой потрясенный вид, что помощник комиссара слабо улыбнулся.
— Это строго между нами, — сказал он.
— В жизни не слышал ничего кошмарнее, — проговорил Тудлз чуть слышно, как будто изумление мгновенно лишило его всей присущей ему кипучей энергии.
Помощник комиссара взглянул на него без улыбки. Весь дальнейший путь до входа в кабинет великого человека Тудлз проделал в тишине, оскорбленно и торжественно, словно обиженный бесцеремонностью помощника комиссара, который открыл ему столь неприглядный и ошеломительный факт. Тот опрокидывал его представление о предельной элитарности, о социальной чистоте «Клуба путешественников». Тудлз был революционен только в политике; свои личные социальные убеждения и предпочтения он желал сохранять неизменными все то время, что было отпущено ему для пребывания на земле, которую в целом он считал довольно приятным для проживания местом.