– Что ж, – пробормотал себе под нос Корсаков, снимая очки, и вздрогнул от звуков собственного голоса. – Это объясняет обезумевшую стихию.
Он вышел из церкви и огляделся в поисках провожатого. Мальчишки и след простыл. Корсаков сверился с часами – и не стал злиться на него. Вместо пары минут он провел почти час, осматривая церковь и жуткую работу Стасевича.
Владимир перевел взгляд на камни. Он хорошо помнил шипящий шепот, исходивший от валунов в ночи. Сейчас они молчали, но по-прежнему излучали смутную угрозу. Корсаков осторожно подошел к монолитной конструкции и неуверенно протянул к камням руку.
С момента обретения дара три с лишним года назад Владимир старался не злоупотреблять им. Но талант ему достался своенравный. Иногда он предпочитал молчать. А иногда, стоило Корсакову коснуться человека или предмета, как он на несколько секунд обретал возможность видеть мир чужими глазами. Вспышки видений были непродолжительными, и Владимир никак не мог их контролировать, но дар, похоже, сам определял, какую картину хочет продемонстрировать своему хозяину. Даже для Корсакова, которого с отрочества готовили к будущей стезе, некоторые из мелькающих перед глазами сцен были подобны шрамам, оставленным на душе. И сейчас Владимир не сомневался – что бы ни увидел он, коснувшись старинных камней, приятным это зрелище не будет.
Ночь. Он стоит рядом с кругом камней. По обе руки от него – домочадцы, жена и дочь. Их взгляды устремлены на человека, прикованного к одному из монолитов. Он молча истекает кровью, лишившись последних сил к сопротивлению. Тело пленника покрывают многочисленные надрезы, но он все еще жив.
– Они довольны? – спрашивает Серебрянский, чьими глазами смотрит на мир Корсаков.
– Да, господин, они довольны… – подобострастно кивает припавший перед ним на колени крестьянин. Русые волосы, глубоко посаженные серые глаза и вздернутый нос выдавали в нем коренного обитателя здешних земель.
Серебрянский принимает из рук холопа старый грубый нож, выполненный из камня, но острее любой стали. Он делает шаг к пленнику – и резко наносит ему последний удар, пронзая сердце. Серебрянскому не надо спрашивать, довольны ли их покровители, что спят под камнями. Он сам слышит их благословенный шепот и чувствует, как вновь обретенное могущество разливается по венам. Он оборачивается – и видит столь же удовлетворенные улыбки на лицах жены и дочери.
Еще одна жертва. Еще один месяц. Цикл, дарующий слугам спящих покровителей вечную жизнь, продолжен.
– Тоже слышите его дьявольский голос? – спросил кто-то за спиной. Корсаков резко развернулся и оказался лицом к лицу с высоким незнакомцем. Его одежда представляла собой мокрые обрывки некогда черного одеяния, грязные волосы спутались, а из-под кустистых бровей с детской беспомощностью и взрослой тоской смотрели усталые покрасневшие глаза. С шеи на тяжелых цепях свисали многочисленные грубо сработанные кресты. Перед Владимиром стоял пропавший городской батюшка, якобы сгинувший в лесах. Хотя, судя по внешнему виду священника, сын хозяина гостиницы был недалек от правды.
– Я брел и брел, но бесовская сила каждый раз возвращала меня обратно, – сказал батюшка. – Наказание мне ниспослано за слабость. Что бежал, оставив паству, тщась спасти собственную шкуру.
– Это не повод себя со свету сживать, – заметил Корсаков, снимая с плеч плащ, чтобы накинуть его на плечи собеседника. – Зайдем в церковь, там хотя бы сухо.