– Не понял!
– Когда поворачиваете за угол или открываете дверь – не смотрите туда прямо. У Стасевича было достаточно времени, чтобы написать ваш портрет. Те портреты, что я видел в Петербурге и Москве, сводили своих жертв с ума за недели. Но здесь, присосавшись к силе каменного круга… Стасевич смог лишить разума чуть ли не весь город и обрушить на него библейский потоп в придачу. Боюсь, теперь вы можете потерять рассудок сразу же, стоит вам увидеть портрет.
– А не боитесь, что он и ваш уже написал?
– Нет. Он знает, что его кто-то преследует, иначе бы не пустился в бега. Но мы ни разу не встречались лицом к лицу. Не знаю, что ждет нас внутри, но хотя бы собственного портрета я могу не бояться.
Исправник постучал. Затем еще раз. Некоторое время было тихо, а затем за дверью раздались шаги. Им открыла молодая женщина в черном бархатном платье. Она была бы невероятно красива, если бы не острые скулы и злые колючие глаза, придававшие ей сходство с хищной птицей.
– Чем обязана в столь поздний час, господа? – поинтересовалась хозяйка. Корсаков не дал исправнику открыть рот и бросился в атаку:
– Прошу нас простить, мадемуазель. Я прибыл в ваш чудесный город сегодня днем, чтобы повидать своего старинного друга, Сергея Стасевича, и узнал, что он остановился у вас. Не корите строго вашего исправника, Гаврилу Викторовича, он согласился проводить меня в столь поздний час лишь после долгих увещеваний. Позвольте представиться – граф Корсаков, Владимир Николаевич. Очарован, положительно очарован! – Он протянул руку ладонью вверх, и сбитая с толку его напором хозяйка дома машинально протянула свою руку для поцелуя. Перед глазами Корсакова мелькнуло очередное видение.
Художник заканчивает портрет сухой кошмарной старухи, позирующей ему в полутемной комнате. Вот он наносит последние штрихи – и ее лицо, на картине и в реальности, начинает плыть и меняться, словно восковая маска. Сквозь нее проступают черты молодой красавицы.
Хозяйка почувствовала что-то в прикосновении Владимира. Десятки лет, проведенные рядом с могучим источником потусторонних сил, сделали ее гораздо чувствительнее обычного человека. И сейчас она безошибочно разглядела в Корсакове угрозу. Женщина оскалилась, зашипела, словно дикий зверь, и попыталась захлопнуть перед ним дверь. Ценой прищемленной ноги Корсакову удалось этому помешать. Серебрянская яростно закричала, взмахнула рукой, целя ногтями в глаза незваному гостю, и, промахнувшись, бросилась в глубь дома, исчезнув в темных коридорах.
– Надо было биться с вами об заклад, Гаврила Викторович, – морщась от боли в ноге, проворчал Корсаков. – Был бы сейчас богаче. Идемте.
Владимир и исправник оказались в полутемной прихожей. В нос ударил затхлый запах запущенного и брошенного людьми дома. Свет горел лишь в помещении справа – это была столовая. На стенах огромной комнаты плясали отблески свечей в одиноком канделябре. Длинный стол был накрыт на двоих. Корсаков брезгливо тронул рукой содержимое одной из тарелок – еще теплое.
– Господи, чем же она питалась здесь все эти годы, совсем одна? – почти сочувственно прошептал исправник.
– У меня есть правило, которое стоит взять на вооружение, Гаврила Викторович: не задавать вопросов, ответы на которые могут вам не понравиться, – поморщился Корсаков. Судя по блюду на столе, последние несколько лет старуха трапезничала червями и прочими ползучими гадами, что кишели в окрестностях усадьбы.
Владимир извлек из сумки фонарь, зажег его и протянул исправнику:
– Возьмите. Разделимся. Нужно найти Стасевича и хозяйку дома.
– А как же вы?
– Я же говорил – я одарен феноменальным зрением, – криво усмехнулся Владимир. – К тому же у меня будет это.
Он поднял со стола тяжелый канделябр.
– Возьмите на себя левое крыло, я осмотрю правое. Увидите художника или Серебрянскую – стреляйте.
– Не забывайтесь, Корсаков! Вам почти удалось меня убедить, но убивать без суда и следствия я не готов.
– Не забываюсь, господин исправник. И перспектива лишить кого-то жизни мне тоже немила. Но они смертельно опасны. Что художник, что Серебрянская. Дадите им приблизиться к себе – пожалеете.
22 июля 1880 года, ночь, усадьба Серебрянских, левое крыло
С фонарем в левой руке и револьвером в правой Родионов аккуратно ступал по темным коридорам старинного барского дома. Дело было не только в скрывающихся в темноте беглецах: особняк гнил и разваливался на глазах. В какой-то момент раздался треск, нога исправника провалилась сквозь трухлявые доски, и лишь чудом ему удалось сохранить равновесие.