Эта мысль была так соблазнительна, что Плавутина уже начинали разбирать нетерпение и беспокойство. Но — увы! — Людмилу нельзя было, как крепостную, скрутить силой и увезти к себе в деревню, чтобы безнаказанно наслаждаться ее прелестями; волей-неволей приходилось проходить через искус светских условностей и ждать. Всего неприятнее было то, что Лев Алексеевич, приехавший сюда по его вызову и оказавший ему любезность в тот же день, представив его родителям, избегал затрагивать с ним вопрос о сватовстве, ссылаясь на то, что об этом еще не время говорить и что торопливостью можно только испортить дело. Раньше он был другого мнения.
Но раньше Лев Алексеевич еще не виделся с сестрой Елизаветой, и в мыслях его еще не успел свершиться переворот, заставлявший его теперь смотреть иначе, чем он смотрел до сих пор. Елизавете Алексеевне удалось заразить его своими честолюбивыми замыслами, и он уже не находил ничего невозможного в мысли о браке между Людмилой и светлейшим. Свершались события чуднее этого, и Елизавета Алексеевна была права, припоминая при этом случае браки Орлова и Мамонова [2]. У него тоже теперь эти два примера не выходили из ума.
— Так ты думаешь, что со сватовством Плавутина надо повременить? — спросил он сестру, внимательно выслушав подробности о том, что произошло в последние две-три недели.
— Храни Бог подать князю мысль, что Людмила может выйти замуж за кого бы то ни было, кроме него! На наше счастье, он влюблен в нее слишком страстно, чтобы допустить мысль о разделе, а она, сама того не подозревая, разжигает его чувство своим глупым страхом и отвращением. Опасен был больше всего Рощин.
— Рощин? Но разве с ним еще прошлой зимой не покончено? — сердито спросил Лев Алексеевич. — Я был уверен, что никогда ничего не услышу про него.
— Ты ошибся. Мне известно из достоверных источников, что он не теряет надежды жениться на Людмиле, влюблен в нее по-прежнему, и она отвечает ему тем же.
— Дура!
— Большого ума она никогда не проявляла. Я с тобой согласна. К счастью, я позаботилась о том, чтобы положить конец этому глупому роману: Рощина посылают в Гишпанию! Этот сюрприз выхлопотал ему один из претендентов его возлюбленной, князь Лабинин, — с усмешкой объяснила Панова.
— Помог тут, верно, и Плавутин — он с канцлером в родстве. Как бы то ни было, но довольно смешно, что оба претендента, освобождаясь от опасного соперника, играли в руку четвертому, самому опасному, и, точно по заказу, расчистили ему дорогу, — заметил Лев Алексеевич.
— Да, все это вышло очень кстати, но, признаюсь тебе откровенно, я тогда лишь успокоюсь, когда узнаю, что Рощин за границей. До тех пор я не перестану дрожать, чтобы светлейший не догадался о том, что Людмила любит другого.
— Как же может он узнать это, когда даже мы, ближайшие родственники, не желаем это знать? — высокомерно спросил Дымов.
— Болтунов в Петербурге всегда было много. Ну да все это — вздор; с отъездом Рощина все моя опасения исчезнут.
— Неужели ты так уверена в успехе?
— Князь без ума влюблен в Людмилу, — уклончиво повторила его сестра.
Разговор происходил в спальне последней и при затворенных кругом дверях, однако, прежде чем продолжать, она поднялась с места и заглянула в коридор.
— На чем же вы, однако, остановились с ним? — продолжал свой допрос Лев Алексеевич. — Просить императрицу благословить его на законный брак — светлейшему неудобно. Как там ни говори, а его ни к Орлову, ни к Мамонову приравнять нельзя, персона слишком важная.
— Он хочет обвенчаться с ней тайным браком, — прошептала чуть слышно Панова.
На лице Льва Алексеевича выразилось удовольствие, смешанное с недоумением.
— Он сам до этого додумался?
— Сам. Я только одобрила это намерение. Он просил, чтобы эта тайна осталась между ним и мною, и я дала ему слово никого, даже мужа, не посвящать в нее. Понимаешь теперь, как надо быть осторожным?
— Он значит, намеревается похитить Людмилу? — спросил Дымов. — А чем он докажет вам, что обвенчается с нею, когда она будет в его власти?
— Его любовь.
— Рассказывай это другим, а меня такими глупостями не проведешь, — прервал сестру Дымов. — Я требую большего. Я требую с ним личного объяснения.
Елизавета Алексеевна слишком хорошо знала брата, чтобы пытаться поколебать его решение.
— Хорошо, — произнесла она после небольшого колебания, — я скажу ему, что без вашего соизволения не могу решиться исполнить его желания.