— Видел, но не говорил с ним. Когда Людмила выбежала на крыльцо, дождь лил как из ведра, а она, без сомнения, не подумала взглянуть, куда ее сажают и кто. Впрочем, все это произошло удивительно быстро: не успела я вернуться в гостиную, как услышала, что карета отъезжает, и послала сказать тебе, что все обошлось как нельзя лучше.
— Прекрасно обошлось, нечего сказать! — воскликнул ее брат вне себя от ярости. — Но как же ты узнала?
— Не прошло и десяти минут, как приехала другая карета, настоящая, из Таврического дворца.
— Опоздала, анафема!
— Нет, не опоздала: было ровно десять часов, когда она въехала во двор, а та, первая, приехала раньше; но ведь мы не могли знать…
— Черт знает что такое! Ты что же, думаешь, кто-нибудь увез Людмилу?
— Никто ее не увозил, за нею прислали из дома, вот и все. Маменька, наверное, забыла, что я просила не присылать за Людмилой. Ничего другого быть не может, — прибавила Панова, немного озадаченная тревогой брата.
— Хорошо, если так… во всяком случае, надо послать узнать.
— Мне кажется, тебе не мешает самому повидаться с князем и объяснить ему, как произошло досадное недоразумение. Не съездить ли тебе к нему сейчас?
— С ума сошла, матушка! Чтобы на меня обрушился первый гнев? Ловка, голубушка! Сама набедокурила…
— Чем же я-то виновата?
— А хотя бы тем, что, ничего не разобравши, отпустила сестру в первой попавшейся карете! — ответил Дымов. И вдруг, что-то сообразив, стремительно спросил: — Постой! Ты говоришь, что буфетчик не узнал лакея?
— Не узнал, — повторила Панова с испугом.
— Стало быть, это не наша карета, — воскликнул ее брат. — Ваши люди всех наших людей знают, — прибавил он, дергая за сонетку, висевшую над диваном, и приказал явившемуся на зов лакею: — Сейчас послать узнать, приехала ли домой Людмила Алексеевна. На моих дрожках съездить, живо!
— Неужели Лабинин? — робко произнесла Панова, когда лакей выбежал исполнять приказание.
— Минут через двадцать узнаем, — угрюмо ответил ей брат. — А муж твой где?
— Там, у князя. Хотел вернуться, когда Людмилу привезут.
Она не договорила и стала прислушиваться к шуму, поднявшемуся в зале.
— Андрей Романович! — сказал Дымов, подбегая к двери, чтобы скорее узнать причину суеты, и выходя в гостиную.
Сестра последовала за ним, а навстречу им уже бежал маленькими шажками коротенький человечек, со смешным, невзрачным лицом, в великолепном придворном одеянии и огромном напудренном парике.
— Скандал и конфуз! Скандал и конфуз! Полное фиаско! Непоправимый дезастр!.. [3] Что вы наделали! Что вы надедали! В какое положение вы меня поставили! Я готов был сквозь землю провалиться! Понимаете ли вы? Ведь я теперь глаз не могу князю показать, он мне этого никогда не простит, никогда! Я его знаю! — пищал он тонким, крикливым голоском, приправляя свою речь энергичной жестикуляцией.
— Мы не виноваты, это — маменька: она прислала за Людмилой карету раньше, чем приехала та, что была послана из Таврического, — пыталась оправдаться Елизавета Алексеевна.
— Роковая мезавантюра! [4] — поднимая руки к небу, воскликнул ее супруг. — Сами боги против нас!
— Князь очень недоволен неудачей? — сдержанно спросил его Лев Алексеевич. — Что он сказал?
Панов опешил от хладнокровного тона, которым был предложен ему вопрос, и, прежде чем ответить на него, откинулся назад, выставив вперед ногу, обутую в розовый шелковый чулок и в открытый башмак.
— Он не разгневался, хуже того — он расхохотался, назвал меня дураком и поехал, невзирая на поздний час, в Эрмитаж, — наконец произнес он, выпячивая нижнюю губу.
Затем, вынув из камзола золотую табакерку, он раскрыл ее и засунул в нос щепотку табака, после чего прибавил, глядя в упор на брата жены:
— Вы понимаете, братец, как это прискорбно?
— Ничего не понимаю! Что это значит? — воскликнула Елизавета Алексеевна.
— Это значит, что надо как можно скорее повидать Плавутина и заставить его сделать предложение Людмиле, пока в городе еще ничего не известно, — сказал ее брат.
— Если только ее привезли домой, — подхватила Панова.
— Да, черти и дьяволы, если только не поздно! — крикнул Дымов, ударив по столу с такой силой, что стоявший на нем сервиз задребезжал.
— Что это значит? — спросил Панов, обращаясь к жене.
Но в дверях появился лакей с докладом, что посланный в дом старых господ вернулся, и Лев Алексеевич, приказав знаком сестре молчать, так порывисто надвинулся на слугу, что заставил его отступить.
— Барышня дома, — поспешил сообщить ему последний.