– Можно задать тебе один вопрос? – спросила она.
– Конечно.
Он внутренне напрягся в ожидании.
– Когда ты поцеловал меня тогда в парке, о чем ты думал в тот момент?
Ахмад ошеломленно захлопал глазами. Поцелуй? Он принялся перебирать в памяти события вечера. Они говорили о бедном одиноком Юджине и о том, что у него, возможно, тоже есть тайная любовница… Она возразила против такого определения, сказав, что оно им не подходит…
И тут он неожиданно представил ее с другим мужчиной.
Это не был кто-то конкретный, просто смутный образ с лицом, тонущим во мраке. Зато ее лицо представилось ему совершенно отчетливо, с этим ее особенным выражением затаенного наслаждения, ставшим ему таким знакомым за время их свиданий украдкой в темных комнатах или укромных беседках. Это было живое воплощение выражения «тайная любовница», и неожиданно для него самого оно пронзило его ревнивым гневом.
Это было смешно. Он всегда воспринимал их обещание, данное друг другу, как нечто, ограничивавшее его свободу, но никак не ее, и тем не менее в эту минуту он был рад, что она тоже дала обещание, что в этом смысле она принадлежит ему одному и никому больше. Это шло вразрез как с его природой, так и с его принципами, и тем не менее он был этому рад. Поэтому, не понимая, что еще сделать, он выбросил из головы эту мысль и поцеловал Хаву.
Она между тем терпеливо ждала ответа.
– Я думал, – сказал он, – о том, как мне повезло встретить тебя.
Она обдумала его ответ, потом крепче прижалась к нему. Он сплел свои пальцы с ее пальцами. «Это теперь моя жизнь, – подумал он, сжимая ее в объятиях. – Это мое счастье. Оно меня абсолютно устраивает. Я смогу им довольствоваться».
Так уж вышло, что так страшившей Хаву встрече с бедным одиноким Юджином не суждено было состояться, поскольку место матримониальных планов в мыслях Теи Радзин надежно заняли более грандиозные события.
– Что-что ты хочешь сделать? – переспросила Тея мужа.
– Расширить пекарню, – медленно и раздельно повторил Мо Радзин тоном человека, невыносимо страдающего от необходимости что-то объяснять тугодуму.
На столе стоял шаббатний ужин, и в плошках перед ними стыл фирменный Теин куриный суп. Дети, Сельма и Аби, уже наученные за годы родительских препирательств, переглянулись, слушая, как Мо объясняет, что владелец обувной лавки, расположенной по соседству с пекарней Радзинов, решил перебраться в другой район.
– Вот я и подумал. Можно же перехватить у него помещение и снести стену. Это в два с лишним раза увеличит наши площади.
Тея ушам своим не поверила.
– Куда нам столько места? Чем тебя не устраивает наша пекарня?
– Чем не устраивает? Да мы уже давным-давно там не помещаемся! По утрам очередь торчит на улицу, и люди уходят к Шиммелям, чтобы не ждать на холоде…
Тея помрачнела.
– А-а, понятно. Тебе Фрэнк Шиммель покоя не дает? Хочешь раз и навсегда утереть ему нос, да?
– Фрэнк тут совершенно ни при чем! Ты сама третьего дня жаловалась на то, что витрина у нас совсем крохотная, ничего в нее не влезает…
– Придержи язык! Нам что, чего-то не хватает? Крыша над головой есть, еда на столе есть, ребятишек двое здоровеньких, да пребудет с ними Божье благословение…
Упомянутые ребятишки торопливо проглотили остатки супа, рассовали по карманам куски халы и скрылись.
– …и ты готов рискнуть всем, чего мы добились, ради того чтобы стать самой большой лягушкой в луже?
Но Мо не собирался сдаваться. Он открыл пекарню, будучи насмерть перепуганным юнцом с десятью долларами в кармане, и за эти годы она превратилась в идеально отлаженный механизм, работавший как часы. И теперь Мо казалось, что успех подействовал на него отупляюще. Ему хотелось чего-то нового, чего-то такого, что позволило бы ему продемонстрировать – его лучшие годы еще не прошли.
– Нам понадобятся еще три работницы, – сказал он Тее.
– Я даже пальцем не пошевельну, чтобы обучить их, – отрезала она ядовитым тоном. – Я слишком стара и слишком устала для твоих дурацких затей.
– Ну и пожалуйста, – сказал Мо. – Я поручу это Хаве.
План этот пришел в голову Мо так внезапно, что в кои-то веки стал для его лучшей работницы полной неожиданностью.