— А Ван Лун?
— Ни в коем случае. Я мог бы поручиться за него своей жизнью.
— Хорошо. Тогда, может быть, шпионом были вы? Или ваш сын?
— Как вы смеете! — прогремел в ответ Лёвен. — Как вы смеете обвинять моего Яна? Обвините лучше меня, если хотите. Я могу постоять за себя, но не трогайте моего сына. Он никогда не предал бы отца и товарищей.
На Лёвене была рубашка с открытым воротом, и мне бросился в глаза шнурок, обвивавший его шею.
— Пока рано кого-нибудь обвинять, — успокоительно сказал я. — Мне просто нужно знать правду. Кстати, что вы носите на шее?
Лёвен засунул свою огромную руку под рубашку, вытянул за шнурок клеенчатый мешочек, снял его с шеи и бросил на стол.
— Смотрите сами, — сказал он.
Я развязал мешочек и вытряхнул его содержимое на стол. Обручальное кольцо, прядь белокурых волос, перевязанная ниткой, и удостоверение личности — вот все, что там было.
— Зачем это вам? — спросил я, показывая на удостоверение личности.
— Оно мне потребуется.
— Но здешние власти выдадут вам новое удостоверение.
— Я не намерен оставаться здесь, — резко ответил он. — Я должен вернуться в Голландию. Меня там ждет работа.
— Вы хотите вернуться? Снова рисковать жизнью?
— Я не сказал, что хочу вернуться, — просто ответил Лёвен. — Мой долг находиться там.
Я переменил тему разговора.
— Господин Лёвен, вы знаете, как работает двигатель внутреннего сгорания?
— Конечно. До войны у меня был ялик с подвесным мотором.
— А ваш сын тоже знаком с двигателем?
— Естественно.
У меня не было больше вопросов к старику. Я отпустил его и пожелал хорошенько отдохнуть. Поднявшись, он снова спросил, когда сможет увидеть сына. Мне оставалось только заверить старика, что ему не придется долго ждать. Старый Лёвен взял со стола клеенчатый мешочек, повесил его на шею, чуть не раздавил мне руку в медвежьем рукопожатии и затем, неуклюже волоча ноги, вышел из кабинета.
«Что делать дальше? — думал я, зажигая очередную сигарету. — Кто же предатель — отец или сын? Оба они обладают равными возможностями информировать немецкие власти о планах отряда, оба заслуженные члены группы и пользуются всеобщим доверием».
В пользу сына говорило то, что в первом случае, который позволил подозревать измену, он входил в состав экипажа лодки и спасся от смерти только благодаря своей тренированности. Предатель вряд ли стал бы рисковать жизнью. Вместе с тем, если учесть, что немцы без боя захватили беженцев и одного из членов группы, «спасение» Лёвена-младшего могло быть заранее с ними согласовано.
В пользу отца свидетельствовал другой факт. Он привез с собой свое голландское удостоверение личности и заявил о своем намерении вернуться. Сын же, по всей вероятности, не собирался возвращаться и предпочитал покинуть отряд. Но вставал вопрос: зачем хотел вернуться старый Лёвен? Чтобы продолжать борьбу с немцами или чтобы продолжать шпионить в их пользу? А может быть, предателем является сын старика, струсивший и решивший уйти подальше от мстительного Габриеля?
Сопоставление ответов отца и сына выявило, что до определенного момента они полностью совпадали, но в то же время резко отличались друг от друга в двух отношениях. Когда я спросил сына о причинах, вызвавших, по его мнению, недавнюю серию неудач, тот не дал определенного ответа и был удивлен выдвинутой мной версией о предательстве. Отец же, отвечая на этот вопрос, сразу сказал, что причиной провалов является деятельность предателя. Был ли сын настолько честен, что не мог даже представить себе предательства со стороны одного из друзей, или же его реакция соответствовала поведению маститого шпиона, решившего, что на допросе ему следует вести себя именно так? Был ли отец честным человеком, который выражал свои сокровенные мысли без страха и надежды на награду? Или же он был еще более опытным агентом противника, считавшим, что демонстрация честности является наилучшей линией защиты?
Характерной была и различная реакция Лёвенов на мое предположение о том, что кто-то из них является предателем. Младший Лёвен возмущенно протестовал против такого предположения только в его адрес. Отец же был больше возмущен обвинениями в адрес сына.
Различным было и поведение двух столь близких друг другу людей. Молодой Лёвен лишь в самом конце беседы спросил об отце, в то время как первый вопрос отца на допросе касался состояния здоровья сына. Любовь отца к сыну была явно сильнее ответного чувства. Было ли это сильное отцовское чувство питательной почвой для предательства? Может быть, отец вступил в сделку с гестапо с целью обезопасить сына?
Я начал вспоминать различные поводы к предательству, которые встречались в моей многолетней практике. Одним таким поводом была ненависть, связанная с желанием отомстить. Мужчина может попасть под такое влияние страсти к женщине, находящейся в неприятельском лагере, что пожертвует ради нее своей честью. Побудить к предательству может также шантаж. Иногда поступки человека определяются соображениями личной выгоды.
Тщеславие, алчность, распутная жизнь, острое чувство неполноценности — вот те качества, которые в соответствующей обстановке могут толкнуть человека на предательство. У меня нет диплома психолога, но я видел подавленных людей, и мне неоднократно приходилось анализировать их характер, чтобы определить причины, побудившие их к тем или иным действиям. Как правило, на их характер влияли эгоистические чувства. Человек, который ставит себя и свои интересы выше всего остального, и прежде всего выше интересов общества, в большей степени склонен к предательству, чем другие люди.
Достигнув этой стадии умозрительных исследований, я решил возобновить допрос младшего Лёвена. После того как он устроился в кресле, мы болтали минут пять о пустяках. Затем я сказал:
— Вы, должно быть, хороший пловец, господин Лёвен.
— Да, сэр. Пожалуй, я действительно хороший пловец, — ответил он, застенчиво улыбаясь.
— Вы скромничаете. Скажите, в тот раз, когда немцы неожиданно напали на лодку с беженцами, прежде чем она успела отчалить, какое расстояние вам пришлось проплыть, чтобы спастись?
— Добрых пять километров, сэр.
— Это великолепно! Но мне не совсем ясно, как все произошло. Не могли бы вы рассказать об этом случае подробнее?
— Конечно, сэр. Нас было двое из группы Габриеля (я и еще парень по имени Филипп). Нам было поручено довести лодку с беженцами до Англии. Мы подтянули лодку вплотную к берегу. Я находился на носу, удерживая ее, а Филипп стоял на кромке берега и помогал пассажирам при посадке. Неожиданно на расстоянии не более пятидесяти метров вспыхнул прожектор и ослепил нас, а затем второй с другой стороны. Послышались крики на немецком языке, и я понял, что мы обнаружены. Пассажиры, уже успевшие сесть в лодку, вдруг встали. От этого лодка стала сильно раскачиваться, и я едва удержался в ней. Людей охватила паника. Одни стремились забраться в лодку, другие, наоборот, спешили выбраться на берег.
Мне стало ясно, что отчалить не удастся, и что каждый должен спасаться как может. Если бы я остался в лодке, меня наверняка схватили бы. К счастью, берег в этом месте поднимается круто, а под носом лодки глубина достигала трех-четырех метров. Я нырнул с борта, проплыл под водой метров двадцать, потом вынырнул, чтобы глотнуть воздуха. Затем я снова погрузился и долго плыл под водой. С берега доносились крики и шум, но, к счастью, немцы не повернули прожекторов в сторону моря, и я спокойно плыл. Вот, пожалуй, и все.
— Удачно вышло, — заметил я с одобрением. — Вам нечего винить себя за то, что вы спаслись таким образом. В древности говорили: «Тот, кто борется, отступает, только чтобы готовиться к новым сражениям». Вы не смогли бы быть более полезным для Габриеля, если бы положились на судьбу и позволили нацистам схватить себя. Кстати, как вы сняли в воде свои морские сапоги?
— На мне не было морских сапог, — ответил Лёвен, не раздумывая. — Я был в мокасинах.
— Это интересно. — Я улыбнулся. — Моряк собирается переправить лодку с беглецами через Северное море в Англию. Это ведь далеко не воскресная прогулка. Впереди — сотни километров штормового моря. Во время такого перехода волны неминуемо захлестывают через борт, и вода покрывает днище лодки. И, несмотря на это, вы, опытный моряк, надеваете мокасины. Хотите, я скажу, почему вы так поступили? Потому что вы с самого начала знали, что лодке не суждено отправиться в путь! С нацистами было договорено, что вы искупаетесь, и потому вы надели мокасины, чтобы облегчить себе передвижение в воде.