У меня снова промелькнула мысль, что это внешне безобидное замечание имело скрытый смысл. Госпожа Сандер сразу же пришла на помощь мужу.
— Об этом не стоит беспокоиться, — сказала она. — Майор Хауптманн всегда держал себя очень учтиво. Кроме того, в последние месяцы у него было слишком много забот из-за неудач на войне, и времени обижать одинокую женщину не оставалось.
Я решил, что наступил момент закончить беседу.
— Спасибо, за гостеприимство, господа Сандер. К сожалению, мне пора. Кстати, — добавил я, обращаясь к мужу, — я был бы признателен, если бы вы зашли ко мне, чтобы сделать официальное заявление, которое я мог бы направить в соответствующие инстанции. Такого рода формальности просто необходимы. Вы могли бы прийти сегодня после обеда?
— Я думал, война кончилась, — ответил Сандер, — но вижу, что ошибался. Мы по-прежнему должны повиноваться военным приказам, хотя форма их изменилась.
— Это не приказ, — ответил я, заставив себя улыбнуться. — Это предложение. Оба офицера жили в вашем доме. Вы, очевидно, не против справедливого суда над ними?
— Не могу отказать, если речь идет только об этом. В любом случае мне нечего делать. Из-за отсутствия краски типография сейчас работать не может.
Вернувшись в свой кабинет, я долго размышлял над тем, как найти правильное решение возникшей проблемы. Наконец в голову мне пришла мысль воспользоваться приемом, который не раз выручал меня в трудную минуту. Вызвав дежурного, я приказал отыскать среди захваченных архивных документов записную книжку или дневник офицера, желательно со знаками воинского отличия на обложке.
Все было готово, и я стал ждать появления Сандера.
Сандер пришел около четырех часов дня. Мне показалось, что он сейчас был в лучшем настроении, чем утром. Но в то же время я чувствовал, что он подготовился к встрече и был начеку.
— Ну что же, господин Сандер, у меня, вероятно, больше опыта в составлении документов. Если хотите, я продиктую вам все то, что вы должны написать. Прошу не стесняться и поправить меня, если вы сочтете нужным. Вас это устраивает?
— Не возражаю, — ответил Сандер.
— Хорошо. Ваше имя?
— Эрнст.
— С этого и начнем: «Я, Эрнст Сандер, проживающий там-то, настоящим заявляю, что показания, данные 14 июня 1945 года, являются добровольным признанием и сделаны по моему личному желанию».
Я сделал паузу и посмотрел в его сторону.
— Это вступление необходимо для того, чтобы представители защиты в суде не могли заявить, что признание получено от вас под давлением. Так на чем мы остановились? Ах да, «по моему личному желанию». Продолжаем. «После прихода оккупантов в Голландию и до моего ареста гестапо в конце прошлого года — точные даты можно указать позднее — различные офицеры немецкой армии жили в моем доме. Как я понимаю, следствие прежде всего интересуется двумя из них — полковником фон Бухвальдом и майором Хауптманном. Я не помню офицера, носившего первую фамилию, но хочу заявить, что никто из офицеров, живших в моем доме, никогда не проявил неуважения ко мне или к моей жене. Во время моего ареста в нашем доме жил майор Хауптманн. Он держал себя как подобает офицеру и порядочному человеку. Я также заявляю, что его дружеские отношения и помощь убедили меня в необходимости сотрудничать с немецкими властями и содействовать осуществлению их планов. Я передал Хауптманну большое количество информации о голландском движении Сопротивления и получил за свое предательство хорошую плату. Мой арест был подстроен специально».
Сандер вскочил.
— Что вы говорите? — закричал он. — Вы хотите заманить меня в ловушку! Но я не подпишу этого заявления!
— Вы, может быть, и не подпишете его, но не сможете отрицать, что здесь все правильно. Вы вовсе не герой движения Сопротивления. Вы грязный предатель своего народа!
Голубые глаза Сандера метали искры гнева.
— Кто предал меня? Я знаю! Это сделала жена!
— Садитесь, — спокойно сказал я. — Это сделала не ваша жена. Она осталась верной такому мерзавцу, как вы. Вас изобличает вот этот дневник. Да и вы сами уже во всем признались.
Я показал на обложку дневника, но не решался раскрыть его. Ведь Сандер мог узнать по почерку, что этот документ не принадлежит Хауптманну.
— Вы не думали, — продолжал я, — что майор Хауптманн такой пунктуальный, но беспечный человек. Он достаточно методичен в отметках о вознаграждениях, выдававшихся вам, и в то же время беззаботен: улепетывая, он оставил дневник. Кроме того, нам вряд ли потребовалось бы это письменное доказательство. Вы сами выдали себя.
— Что вы хотите этим сказать? — почти прорычал Сандер.
— Вы заранее договорились с майором Хауптманном об аресте! Дело в том, что обстановка вокруг вас накалялась, и рано или поздно бойцы Сопротивления установили бы, где происходила утечка информации. А эти так называемые шрамы на левой руке? Вы, очевидно, никогда не видели шрама, который оставляет на теле горящая сигарета или сигара. Кожа натягивается, и на месте шрама образуется складка, а у вас на руке кожа гладкая. Какой-нибудь гестаповец помог вам подделать эти шрамы с помощью монеты, смоченной в слабом растворе кислоты. Не так ли?
А выдумка с деньгами, которые вы носили на поясе? Ведь вы находились в Германии и хотите заставить поверить, что бежали из лагеря. Что же это был за грузовик с полковой или дивизионной кассой в виде ящиков, наполненных гульденами? К тому времени в Голландии не было уже немецких частей. А если этот воображаемый грузовик и ехал в какую-нибудь немецкую часть, то разве солдаты и офицеры не удивились бы, если бы им вдруг стали выдавать в Германии голландские деньги? Эти деньги получены вами от немецких хозяев за оказанные им услуги.
Сандер усмехнулся:
— Может, это и правда, но у вас нет доказательств. Кто поверит бездоказательному обвинению против такого признанного героя Сопротивления, как я? Да ни одна живая душа!
— А дневнику Хауптманна? — спросил я, постукивая по обложке записной книжки.
— Клянусь, что он поддельный. Хауптманн пытался принудить меня к сотрудничеству, а когда я отказался, как и подобает доброму голландцу, он в отместку мне сделал в книжке фальшивые записи.
— А если мы представим самого Хауптманна?
— Хауптманн или погиб, или спрятался. К тому же, кому скорее поверят: эсэсовцу или национальному герою?
— Вы находчивы. Но ведь то, что я говорю, правда, не так ли?
— Конечно, правда, — проговорил Сандер с хитрой усмешкой.
— Вот теперь у меня есть доказательство, — заявил я. — Вы обратили внимание на букет тюльпанов на столе? Один цветок согнулся больше других. Это потому, что к нему прикреплен микрофон.
Сандер не попал на виселицу, хотя вполне этого заслуживал. Я так и не смог заставить его подписать признание. Следователь же не согласился принять в качестве доказательства микрофонную запись. Слава героя помогла Сандеру. Усилия разыскать майора Хауптманна оказались безуспешными. Сандера пришлось отпустить как признанного невиновным в измене.
Я не только очень сожалел о том, что презренному предателю удалось избежать справедливого суда, но испытывал угрызения совести еще и по другому поводу. В горячке я не спросил Сандера, что заставило его написать анонимную записку, где он обвинил собственную жену. Я был убежден, что именно он написал ее. Печатники часто пишут печатными буквами, причем так быстро, что часто соединяют буквы между собой. У них также вырабатывается привычка обводить точки кружками, чтобы наборщик мог легко отличить их от запятой. Кроме того, мне хорошо запомнилась растерянность жены Сандера, когда я показал ей анонимку. Она, конечно, сразу узнала почерк мужа.