3
Но пятнадцатого апреля няня, разбудив Джакомо, вдруг сказала:
– Кора, сегодня тебе тоже нужно вставать. И поторопись, нельзя опаздывать в школу.
Боже, как колотится сердце! Неужели Великий день наконец-то настал? Вот так, никому ничего не сказав? А купить халатик, тетради и карандаши? А собрать ранец?
– Что же ты застыла? Пойдём проводим Джакомо, и я отведу тебя к бабушке Ренате.
Странно. Кто же ходит в гости по утрам?
– А бабушка что, уже встала? – озабоченно спросила Кора. Мама очень сердилась, если кто-то приходил к ней в гости без предупреждения до одиннадцати, пока она ещё не накрасилась и не переоделась из халата в нарядное платье. «Плебейские замашки. Совсем не думают о других», – говорила она. – Бабушка нас ждёт? – настаивала Кора, не желая быть обвинённой в плебействе.
– О, конечно, ждёт уже больше недели, – загадочно ответила няня.
Кора надела платье, взяла Муммию, накинула пальто и обмотала вокруг шеи шарф.
– Пойду попрощаюсь с мамой, – сказала она, направляясь к комнате родителей.
– Не надо, она спит.
– А вот и нет, я слышала из комнаты какие-то звуки.
– Я сказала, не беспокой её! – вскрикнула няня, схватила Кору за руку и, почти оторвав от земли, потащила на лестницу.
По дороге она велела Джакомо идти из школы не домой, а к бабушке.
– Дойдёшь сам, это близко. Я не смогу тебя забрать. Пообедаете там. Пожалуйста, ведите себя хорошо, не заставляйте меня краснеть перед Ленеддой, – Ленеддой звали старую служанку бабушки Ренаты. Няня очень дорожила её похвалой.
– А почему мы обедаем у бабушки? Сегодня чей-то день рождения? – поинтересовался Джакомо.
– Отныне это будет чей-то день рождения, – ответила няня, хихикнув на слове «будет».
Брат и сестра озадаченно посмотрели друг на друга: ох и любят взрослые порой нагнать туману!
Отведя Джакомо в школу, они направились в сторону холма, где жила бабушка. Та ждала их на лестничной площадке. Кора никогда раньше не видела, чтобы она выходила из дома, но сейчас бабушка надела своё лучшее пальто, перчатки и шляпку, причём шляпка – в отличие от её собственной, завязывавшейся под подбородком, – удерживалась чёрной резинкой, пропущенной на затылке под шиньоном седых волос.
– Сейчас мы с тобой пойдём в церковь, сердечко моё, – сказала бабушка. – Надо бы поставить свечку Святой Анне. А Вы, няня, можете идти домой. И напомните моему сыну, что мы ждём от вас известий.
– Каких ещё известий? – спросила Кора.
– Как? Тебе разве не сказали? Ты что же, не знаешь, что мы ждём твоего маленького братца?
4
В последнее время взрослые перестали задавать ей эти глупые вопросы о ревности, и Кора больше не задумывалась о братике. Не то, чтобы она окончательно о нем забыла, но ум её обычно занимали другие темы.
Слова бабушки пробудили в ней старые мечты, и те явились – яркие, трепещущие от нетерпения и любопытства.
– И зачем же мне идти с тобой в церковь? – возмутилась Кора. – Я хочу вернуться домой и посмотреть, не появился ли этот ребёнок.
– Не советую, – покачала головой бабушка. – Если аист, заглянув в окно, поймёт, что в доме уже есть дети, он даже стучаться не будет – просто развернётся и отнесёт ребёнка куда-нибудь ещё.
Кора вздохнула. До чего же несправедливо, что детям нельзя посмотреть, как происходят самые важные в мире события! Никто не видел ни разносящего подарки младенца Иисуса, ни Бефаны, ни даже Зубной Мышки, которая по ночам, пока все спят, забирает выпавший зуб и оставляет на его месте монетку.
А теперь ей не разрешают поглядеть на прилёт аиста! Взрослым, небось, можно смотреть всё, что захочется. Наверняка мама его увидит. И даже няня – вон, нарочно пошла домой. Это нечестно, вот!
В церкви Кора вела себя очень плохо. Сперва она, уронив Муммию в чашу со святой водой, чтобы её благословить, намочила шарф и пальто. Потом поковыряла в носу, показала язык незнакомой женщине, которая со слащавой улыбкой наблюдала за ней через проход, влезла прямо в туфлях на скамеечку для коленопреклонения...
– Слезай сейчас же, ты меня всю перепачкала! – сказала скамеечка, обтянутая коричневой кожей. – Разве я виновата, что ты злишься?
– Заткнись, а то ещё сильнее потопчусь, – прошипела Кора.
Бабушка молилась, опустив голову, и ничего не замечала. Или делала вид, чтобы не ругаться в такой день. Потом она опустила монету в прорезь свечного ящика.