– Есть! – воскликнула она.
Кора и другие девочки бросились посмотреть. У бабочки были жёлто-коричневые крылья с золотыми прожилками. И ей было страшно. Не в силах двинуться, она лишь дёргала тонкими ножками, а две антенны на голове трепетали, стараясь уловить колебания воздуха.
– Бедняжка, она же вся дрожит, – заметила Чечилия.
– Отпусти немедленно! – сердито велела Донателла.
– Я сама её поймала и могу теперь делать с ней всё, что захочу, – заупрямилась Паолетта.
– Например?
– Например заберу домой и положу под стекло!
– Ну, ты даёшь! Она же задохнётся! – возмутилась Чечилия.
– И что с того? Дядя Диомед вообще накалывает их на булавки и складывает в коробку со стеклянной крышкой, – не сдавалась Паолетта.
– Тогда он убийца, – уверенно заявила Кора. Жаль, конечно: дядя Диомед ей очень нравился. Но зачем же убивать бабочек? Об этом даже в стихах про Крошку Терезу говорилось (собственно, их-то сейчас и цитировала пленница своим Тайным Голосом):
О, зачем меня вы поймали,
Зачем крылышки мне поломали?
Отпустите скорей, ведь я тоже,
Как и вы, живая тварь Божья![1]
Зачем Бабочка обзывала себя «тварью», Кора не знала. Звучало странновато. Впрочем, она сама раньше в церкви слышала «помоемся» вместо «помолимся» и очень жалела монахинь, вынужденных ходить грязными. А вот то, что Бабочка говорила вместо «крылья» более поэтическое «крылышки», странным не казалось: бабочки по природе своей существа возвышенные, а потому не одобряют неправильных стихотворных размеров.
Паолетте ещё не было шести, а значит, она совершенно точно могла слышать Тайный Голос, однако жалости к этим мольбам не проявляла.
А вот Чечилия, которой уже почти исполнилось восемь, была девочкой сострадательной и страшно злилась на двоюродную сестру.
– Смотри, Паолетта, если ты сейчас же её не отпустишь, я скажу бабушке, что это ты разбила фарфорового Пьеро, – пригрозила она.
– Ах, ты шпионка!
– Лучше быть шпионкой, чем убийцей бабочек.
– Кто шпионит, того не любят ни Иисус, ни Мария! Так что ты отправишься прямиком в ад!
– Глупости! Если кто и отправится в ад, то вовсе не я. Вот скажу твоему отцу, что это ты уронила его Ногу, так что теперь на ней вмятина!
– Только попробуй!
Сестры бросали друг на друга убийственные взгляды, но Паолетта лишь сильнее сжимала пальцы на крыльях бабочки, а та все умоляла:
– Ай! Прекрати! Так ты меня пополам переломишь!
– Отпусти её! Не видишь, ей больно! – закричала Кора.
– Не лезь! – грубо ответила Паолетта.
– Кора права, отпусти её! – вмешалась Донателла.
– Нет.
– Как это нет? Может, хватит уже? Ты младше, а значит, должна меня слушаться. Отпусти её! – Донателла поймала сестру за запястье и выкрутила ей руку. Хватка Паолетты ослабла, и бабочка улетела, но на пальцах остались следы жёлтой, коричневой и золотой пыльцы.
– Подождите, не стряхивай! – попросила разом присмиревшая Чечилия. – Можешь коснуться моей спины? – и она начала задирать свитер вместе с рубашкой.
– Что ты делаешь? – полюбопытствовала Паолетта.
– Нужно натереть пыльцой бабочки вот эти две торчащих косточки, здесь и здесь. Только три посильнее, тогда у меня вырастут крылья.
– Эти косточки называются лопатки, и для полёта они не предназначены, – заявила Донателла, которая, в отличие от своих двоюродных сестёр, уже ходила в третий класс и начала изучать человеческое тело. – Так что не говори глупостей.
Но Паолетта, сгорая от любопытства, переспросила:
– А что, на самом деле вырастут крылья?
– Так мне сказала дочь молочника, – уверенно ответила Чечилия. Дочь молочника была уже пятиклассницей, а, следовательно, ещё более авторитетной, чем Донателла.
– И у неё выросли?
– Пока ещё нет.
– Вот видишь? Всё это сказки, – фыркнула Донателла.
– Должен пройти месяц, – настаивала Чечилия, – и наносить пыльцу нужно по меньшей мере три раза.
– Да ну! Ты такая доверчивая! И потом, мы, люди, – существа тяжёлые, наши кости не полые, как у птиц, так что даже если у нас вырастут крылья, летать мы не сможем – они нас не удержат.
Паолетта подпрыгнула сантиметров на десять от земли. Потом ещё раз, повыше.
– А я говорю, удержат.
– Дождись и проверь, – прыснула Донателла.
– Как думаешь, а маленький ребёнок, весом в три кило, вряд ли больше, – он сможет летать, если отрастут крылья? – спросила Кора.