А после ужина папа позвал Кору и Джакомо в кабинет и спросил:
– Ну, как прошёл день в школе?
Джакомо, как обычно, выступил выше всяких похвал, перечислив все без исключения притоки реки По. Кора же показала свои чёрточки. На двух страницах их четырёх были загнуты уголки, посреди ещё одной красовался отпечаток пальца.
– Так не пойдёт, – сказал ей отец. – Ты должны научиться быть аккуратной. А если нет, зачем вообще ходить в школу?
– Если честно, я больше не хочу туда ходить.
– Бросай это нытье, а то я рассержусь.
– Рассердиться – это же как прийти в ярость?
– Почти.
– Смотри, если ты отрубишь мне голову мечом, я тебя никогда не прощу, – предупредила Кора.
Папа рассмеялся.
– Зачем это я буду отрубать тебе голову? Где ты этого нахваталась, глупышка?
Ну почему никто, ни один человек в мире не воспринимает её всерьёз?
8
Шли дни, а школа становилась все более и более скучной. Став экспертами в написании чёрточек, стоящих вертикально, девочки перешли к страницам чёрточек, уложенных горизонтально, а затем и нагнувшихся то в одну, то в другую сторону. За чёрточками последовали ряды крючочков, сперва широких, потом сузившихся вполовину и забиравшихся то выше, то ниже строчки.
Как-то после обеда Кора перерыла все книги Джакомо и, тайком, даже кое-какие из принадлежавших родителям, но так и не смогла найти ни единой чёрточки или крючочка.
Ослиная Парта стала её постоянным местом, потому что в конце первой недели наказание было продлено: это были дни наклонных чёрточек, и Кора составила из них небольшую яхту.
Серенелла, с которой они к тому времени подружились, посчитала это новое наказание совершенно несправедливым: разве яхта, при ближайшем рассмотрении, не состояла из стоящих и лежащих палочек, а также нагнувшихся чёрточек? Однако синьора Сфорца, которая, казалось, могла прочесть все неподобающие мысли своих учениц, заставила её простоять лицом к стене всё утро.
Паолетта Гиганти тем временем научилась писать согласные: Б – букет, В – ведро, Г – гайка, Д – дом...
Кора сидела рядом с подругой на краю тротуара и разглядывала свежий выпуск «Малыша».
– Я буду читать согласные, а ты – гласные, – предложила Паолетта. Она оказалась хорошей учительницей и, если Кора ошибалась, не сердилась и поправляла её. Впрочем, Кора тоже была неплохой ученицей. Осколком битого кирпича, которым раньше рисовали на тротуаре схему Дантова Рая или карту велогонки «Джиро д’Италия», они переписывали из журнала на брусчатку все буквы, которые уже знала Паолетта.
Из сестёр Гиганти именно она, а не Донателла стала теперь Коре лучшей подругой. Уроки чтения и письма связали двух первоклассниц куда сильнее, чем что-либо другое.
В школе они тем временем выучили ещё по одной новой песне. Кориной песней девочки прощались с синьорой Сфорцей, когда после окончания учебного дня маршировали через школьный двор. В ней говорилось:
Вот и кончился день тяжёлый.
Мы уходим домой из школы,
Но уносим мы знания чудо с собой.
И за то вам спасибо, синьора![3]
А песня Паолетты была плачем евреев, сосланных в Вавилон, место, где всегда беспорядок (недаром няня, когда сердилась, приговаривала: «Терпеть не могу этот хаос вавилонский. Немедленно уберите свои игрушки по местам!»)
Но эти евреи из Паолеттиной песни вместо того, чтобы жаловаться на тяжкую жизнь в Вавилоне, говорили всякие глупости вроде:
А пистоны столь же горьки,
Как суть бани не солима
Начнём с того, что носить соль в баню бессмысленно: либо растворится, либо слипнется в один комок, придётся потом долго толочь в ступке. Так что вполне логично, что «суть бани», на что бы она ни была похожа, настолько же не солима, насколько пистоны горькие (а что они горькие – это Кора с Паолеттой знали не понаслышке). Но что это всё-таки за суть?
Впрочем, обратиться за разъяснениями к старшим им не хватало смелости: того и гляди, снова поднимут на смех, как с троюродной тётей Риммой (тётей Коры), которая, как считали девочки, потеряла зрение на войне. Про неё даже сложили песню: «Ничего ты не увидишь в этом мире больше, Римма»!