— Я очень огорчен. Но еще больше — доволен. Наши расчеты подтвердились: с вами можно иметь дело.
Громыко оказался прав.
Тем временем тучи над Восточным договором не только не рассеивались, но становились все более грозовыми. Советская сторона по-прежнему пыталась переубедить оппозицию в Западной Германии с помощью речей Брежнева, против которых у нее постепенно выработался стойкий иммунитет. 20 марта 1972 года, выступая на XV съезде профсоюзов, Брежнев назвал ратификацию договоров «выбором между политикой мира и политикой войны».
В «Правде» появилась статья, доступно растолковывавшая эквивалентность русских и немецких понятий о государственных границах, таких как «нерушимая», «незыблемая», «неприкосновенная», в которых в свое время не захотел разобраться Генеральный секретарь.
Громыко тоже не жалел патронов: он придал гласности «Письмо о немецком единстве», переданное во время подписания Московского договора немецкой стороной.
На западногерманскую оппозицию оно должного впечатления не произвело в отличие от руководства ГДР, которое с самого начала с неприязнью относилось к идее переговоров СССР-ФРГ. Иногда эта неприязнь прорывалась наружу.
После того, как Косыгин принял Бара «по его просьбе», ему вскоре позвонил Ульбрихт и, не скрывая издевки, спросил, будет ли тот впредь принимать всех западногерманских статс-секретарей. Косыгин, однако, не растерялся и ответил, что пока о встрече попросил только один. И это вполне соответствовало истине.
С началом весны 1972 года в ФРГ началась сущая свистопляска вокруг ратификации. Оппозиция учуяла, что в воздухе повеяло запахом власти, и поставила в бундестаге вопрос о недоверии канцлеру Брандту. Подвергая резкой критике подписанный в Москве договор, политики, комментаторы и гадалки, увлеченно высказывавшиеся по этому поводу, единодушно соглашались, что разница в поданных «за» и «против» Брандта голосах в бундестаге будет минимальной — максимум два, а скорее один. Но никто из них не брался уточнять в чью пользу. Бар сообщил нам, что шансы Брандта остаться у власти равны шансам ее потерять.
20 марта Брежнев произвел, пожалуй, последний мощный выстрел, который позволял его арсенал: разрешил выезд в ФРГ большой группы русских немцев. Но если бы даже он отправил вместе с ними всех остальных, рвавшихся из страны, дело от этого мало выиграло. Остановить раскрутившийся маховик противостояния было уже невозможно.
На последнем этапе всерьез заговорили о том, что оппозиция купила минимум одного депутата от либералов. Фамилия Иуды не называлась, зато сумма обещанных сребреников, переведенных по историческому курсу в немецкие марки, колебалась от 50 тысяч до четверти миллиона.
Чужие деньги всегда будят воображение людей. Скоро тема подкупа заняла чуть ли не главное место в прессе и на телевидении. Многие забыли про борьбу за канцлерское место, сосредоточившись при этом не на том, кто предает, а сколько за это заплатят.
Волна ажиотажа докатилась до Москвы. Кто-то доложил Андропову, и он в довольно раздраженном тоне поинтересовался у меня по телефону, как собираются социал-демократы противостоять подобным действиям оппозиции? И уж если пошла такая распродажа, не намерены ли и они прикупить на свою сторону пару депутатов. Получилось так, что как раз накануне мы беседовали с Баром на эту тему, и мне оставалось лишь передать шефу его реакцию на поставленный в этой же плоскости вопрос. «У нас нет таких денег, а поэтому нет и соблазна прибегать к таким мерам». Произнося эту, как мне показалось, красивую фразу, я и представить себе не мог, на какую нервотрепку себя обрекаю. Хотя ощущение, что кто-то третий вмешался в игру, у меня было.
Миллионер на сутки
Началом этой истории из плохого детектива следует считать следующий день после малоприятного разговора с шефом, когда руководитель аппарата КГБ в ГДР генерал-лейтенант Иван Фадейкин пригласил меня в свой служебный кабинет в Карлсхорсте, где за хорошо охраняемой оградой размещалась его резиденция.
И.Фадейкин был опытный военный контрразведчик, прошедший войну, после окончания которой немало потрудился вместе с Э.Мильке для совершенствования системы безопасности в ГДР.
Сложившиеся весьма доверительные отношения с Мильке помогали ему на первом этапе успешно продвигаться по служебной лестнице. Через какое-то время количество зависти — этой главной движущей силы интриги — перешло в качество и дало повод недоброжелателям распространить версию о том, что Фадейкин из представителя Москвы в ГДР превратился в представителя Мильке в Москве. Такое смещение акцентов ничего хорошего ему не сулило. Теперь он должен был заплатить за то, что установил «слишком» близкие не только служебные, но и личные отношения с министром госбезопасности ГДР Москва плохо разбиралась в подобных оттенках, придерживаясь старой логики: если с кем-то еще, значит, против нас.