При мысли о писании настроение Звонарева несколько омрачилось. Он понимал, что проза его претерпевает кризис формы и содержания. Жанр коротких рассказов явно исчерпал себя, исчерпал себя и их беспощадный, утрированный реализм. Срывание «всех и всяческих масок с действительности» неизбежно приводило к мысли, что у действительности нет достойного лица, а это было не так. Он поневоле становился заложником собственного метода. В страшных рассказах Звонарева не находилось места для простых человеческих чувств, а правдивое изображение их, как он все больше убеждался, есть самая сложная задача в литературе. Подлец Пальцев был не так уж неправ, просто момент для зубодробительной критики выбрал крайне неудачный. Герои звонаревских страшилок – убийцы, насильники, наркоманы, обитатели московского дна – являлись носителями извращенных, то есть неестественных для нормального человека чувств, а герои его лирических новелл (писал он и такие) были неприкаянными, зацикленными на себе одиночками. Они имели полное право быть изображенными наряду с так называемыми нормальными людьми, но односторонний выбор героев не давал возможность Звонареву высказывать важные для него мысли. Он начал писать прозу именно с философских рассказов (будучи еще студентом-медиком), но в них, несмотря на тогда уже проявившееся умение Звонарева заострять «проклятые вопросы», хромала изобразительная сторона, не хватало лаконичности, язык был замусорен штампами. В Литинституте Алексей стал «выправлять палку» в другую сторону и, похоже, перегнул. Теперь следовало свести воедино философский подход и изобразительный метод, но как это сделать? На каком материале? И, самое главное, для чего? Для выполнения чисто профессиональной задачи или для какой-то более высокой цели? Его небольшой писательский опыт ясно говорил – для высокой цели. Вот если бы еще понять, в чем именно она состоит!
Внизу со скрипом распахнулась дверь, послышались голоса. В прямоугольнике света, упавшем на асфальт, Звонарев вдруг увидел человека в вязаной шапочке и куртке-аляске, который стоял у кипариса на другой стороне аллеи и смотрел прямо на него. Дверь тут же захлопнулась, на миг стало снова темно, потом кто-то опять открыл ее, но теперь у кипариса Алексей никого не увидел. С ветвей его легко сыпался снежок.
Голоса принадлежали Лупанарэ, Хачатряну и их гостьям. Они, по всей видимости, прощались. Девушки весело смеялись.
«Что-то они рано, – удивился Звонарев. – Не возникло, наверное, между ними высокого и светлого советского чувства».
Предположение его подтвердилось. Девушки, посмеявшись, защелкали каблуками по скользкому склону, а поэты их провожать не пошли. Через минуту к Алексею ввалился Лупанарэ.
– Мочалки! – вопил он. – Мы думали, что это скучающие ялтинские красотки, не знающие, куда деть себя в мертвый сезон! А это валютные проститутки! Представляешь, Алеха? А мы им – бутылку водки! Они так смеялись!
Звонарев тоже засмеялся. Лупанарэ укоризненно смотрел на него, моргая.
– Что ты ржешь? Нет чтобы посочувствовать чужому горю! Денег-то у нас – кот наплакал!
– Да где вы их умудрились подцепить?
– В баре… Здесь, на первом этаже. Мы думали, сюда интеллигентная публика ходит! А это такие прожженные б…! У них на руках куча повесток в суд и милицию! Одна другой говорит: «Ты завтра что делаешь?» А она: «Завтра? Так, в десять у меня суд, а в час – к следователю. Давай встретимся что-нибудь около трех». Суды эти, как я понял, им до лампочки!
– Они что – сюда, на гору, клиентов цеплять ходят? Разве здесь появляются иностранцы с валютой?
– Нет, иностранцы – в «Ореанде», в «Тавриде», но их сейчас почти нет, только моряки, да и тех мало. Штормит, суда не причаливают. А сюда местные крутые ходят. У Артура и Валентины, которые в баре работают, какие-то делишки с ними. Они мочалкам клиентов находят, получают процент. Травкой приторговывают…
– Да-а. Вот тебе и Дом творчества!
– Алеха, какое творчество? Писатели для них – безденежные папики. Денежные-то только летом появляются.
– А что там за мужик в темноте стоял? В аляске? Я с балкона видел. Этих баб, что ли, стерег? Сутенер или, как там… кот?
– Какой мужик? Никакого мужика в аляске в баре не было. Где ты его видел? Может, правда, стерег?
– Показалось, наверное.
– Хорошо отделались, если не показалось! Время-то они на нас потратили! Ну ладно, спи. Я пошел. Ну, мочалки! – восклицал Лупанарэ уже в коридоре.
Утром Звонарев отнес администратору путевку, получил талон на питание и пошел в столовую. Она была в новом корпусе, на втором этаже. Большой зал был заполнен едва ли на четверть. Алексея, по его просьбе, посадили к Лупанарэ и Хачатряну. Они весело позавтракали и пошли гулять по заснеженной Ялте. Вечером отправились в пивную.