Тут мне кое-что пришло в голову, сказала она наконец. Мне пришло в голову кое-что, и, может быть, тебя это заинтересует. У меня есть для тебя предложение. И я решила спросить, не придешь ли ты ко мне, да, прямо сейчас.
Однажды, когда Кой плавал третьим помощником, у него произошла встреча с женщиной. Встреча длилась минуты две – ровно столько времени, сколько потребовалось яхте – женщина загорала на ее корме, – чтобы пройти мимо «Отаго», а Кой в те минуты с мостика всматривался в море. Над палубой стоял мерный стук молотков, которыми матросы оббивали ржавчину с корпуса перед тем, как покрасить его суриком. Торговое судно стояло на якоре между Маламокко и мысом Саббиони, по ту сторону Лидо солнце сверкало в Венецианской лагуне, за нею, тремя милями дальше, виднелась колокольня и купола Святого Марка и крыши городских домов, плывущих в отраженном блеске света и песка. Слабый вест, узлов восемь – десять, легкой рябью покрывал море и разворачивал корабли кормой к пляжам, испещренным разноцветными зонтиками и кабинками, этот же бриз привел сюда из прохода Маламокко яхту, элегантная белизна поднятых по штирборту парусов скользила мимо Коя на расстоянии полукабельтова.
Он схватился за бинокль, чтобы получше рассмотреть яхту, он восхищался изысканностью линий обвода деревянного лакированного корпуса, оснасткой и сияющими на солнце металлическими деталями. У руля стоял мужчина, а на самой корме сидела и читала книгу женщина. Кой направил на нее бинокль: ее светлые волосы были собраны на затылке, весь ее облик напоминал тех одетых в белое женщин начала века, которых так легко воображаешь себе в этих местах или на Ривьере. Тех красивых праздных женщин, чьи лица прятались под широкими полями шляп и зонтиков. Сфинксов, чуть опускавших веки, созерцая синеву моря, читая или просто храня молчание. Кой жадно изучал это лицо через двойные цейсовские линзы, разглядывал линию профиля, опущенный подбородок, глаза, сосредоточенно устремленные в книгу, выбившиеся волосы на висках. В прежнее время, подумал он, из-за таких женщин мужчины убивали друг друга, разорялись и ставили на карту свое доброе имя. Ему хотелось увидеть того, кто, возможно, был ее достоин, но, переведя окуляры бинокля на человека у руля, он только и смог разглядеть, что тот стоит, повернувшись к другому борту, и лица его в этом ракурсе не рассмотришь, видны были лишь седые волосы и загорелое тело. Яхта удалялась, и, не желая терять последние мгновения, Кой снова направил бинокль на женщину. Секундой позже она подняла голову, посмотрела прямо в бинокль, на Коя, глядя через линзы и расстояние ему в глаза. Взгляд был не мимолетный, не пристальный, не любопытный, не безразличный. Это был взгляд настолько спокойного и уверенного в себе существа, что казался неземным. И Кой спросил себя, сколько же поколений женщин должно было смениться, чтобы они научились так смотреть. В это мгновение он страшно смутился, потому что рассматривал ее так пристально, в замешательстве он опустил бинокль и только теперь, глядя на яхту невооруженным глазом, понял: взгляд этот, глубоко проникший в его душу, был случайным, она просто рассеянно смотрела на стоявший на якоре корабль, который яхта миновала, направляясь в открытое море. Кой стоял на мостике, облокотившись на поручень, и наблюдал за тем, как яхта уходит все дальше и дальше в Адриатику. Когда Кой спохватился и опять поднес бинокль к глазам, он увидел только корму и черные буквы названия: «Riddle» – «Загадка».
Кой был не слишком умен. Он много читал, но только про море. Однако детство его прошло в окружении бабушек, тетушек и кузин на берегах другого – внутреннего и древнего – моря, в одном из средиземноморских городков, где тысячи лет женщины в черном собирались по вечерам, чтобы поговорить вполголоса или молча понаблюдать за мужчинами.
Из той поры он вынес некий атавистический фатализм, парочку расхожих истин и развитую интуицию. И теперь, сидя перед Танжер Сото, он думал о женщине с яхты. В конце концов, решил он, возможно, что это одна и та же женщина, та самая, в которой слились воедино все женщины мира, основа всех тайн и ключ всех решений. Та, которая умеет пользоваться молчанием, как, быть может, никто, потому что этим языком она уже много столетий владеет в совершенстве. Та, которая обладает мудрой ясностью сияющего утра, красных закатов и кобальтовой морской синевы, ясностью, закаленной в бесконечной печали и усталости, что копится не за одну лишь жизнь, в чем Кой до странности был уверен.
А кроме того и прежде того, нужно быть самкой, женщиной, чтобы во взгляде отражалась эта смесь пресыщенности, мудрости, утомленности. И чтобы обладать такой проникающей силой, подобной стальной игле, силой, которой не обучишься, которую не подделаешь, силой, рожденной долгой генетической памятью бесконечного числа поколений женщин, перевозимых, как военная добыча, в трюмах черных кораблей, женщин, чьи ноги кровоточили среди дымящихся руин и трупов, женщин, ткущих и распускающих сотканное длинными бессчетными зимами, рожающих мужчин для новых и новых троянских войн и ожидающих возвращения изнуренных героев, этих богов на глиняных ногах, которых они иногда даже любили, чаще боялись и – почти без исключений – рано или поздно начинали презирать.
– Хочешь еще льда? – спросила она.
Он покачал головой. Есть женщины, чуть ли не с испугом завершил он ход своей мысли, которые обладают таким взглядом с рождения. Которые смотрят так, как сейчас смотрели на него в маленькой гостиной, окна которой выходили на Пасео Инфанты Исабель и на освещенное здание из стекла и кирпича – на вокзал Аточа. Я расскажу тебе одну историю, сказала она, едва он вошел. Она закрыла дверь и провела его в гостиную, за ней неотступно следовал Лабрадор с короткой золотистой шерстью, который сейчас сидел рядом с Коем и смотрел на него темными печальными глазами. Я расскажу тебе одну историю про кораблекрушения и погибшие корабли – уверена, ты любишь такие истории, – и пока я буду говорить, ты не раскроешь рта. Ты не будешь спрашивать меня, правда это или выдумка, и вообще ни о чем не будешь спрашивать, ты будешь молчать и пить чистый тоник, потому что я, как ни жаль, вынуждена тебе сообщить, что ни голубого и никакого другого джина у меня в доме нет. Потом я задам тебе три вопроса, на которые ты ответишь только «да» или «нет». После чего я разрешу тебе задать мне один вопрос, один-единственный, и на сегодня хватит, после чего ты вернешься в пансион и ляжешь спать.
И это все. Договорились?
Кой ответил, избегая местоимений: договорились; ответил, быть может, несколько рассеянно, но вполне хладнокровно уяснив себе поставленные условия. Потом он сел, куда она показала, – на диван с бежевой обивкой, располагавшийся на красивом ковре; в этой гостиной с белыми стенами, на одной из которых висела фотография в рамочке, стояли комод, столик в мавританском стиле под люстрой, телевизор и видеомагнитофон, пара стульев, стол с компьютером возле шкафа, набитого книгами и бумагами, и музыкальный центр, из его динамиков доносился голос Паваротти – а может, и не Паваротти, – он пел что-то на манер Карузо. Кой пробежал глазами по книжным корешкам: «Иезуиты и бунт против Эскилаче», «История искусства и науки мореплавания», «Министры Карла III», «Практическое применение исторической картографии», «Mediterranean Spain Pilot», «Зеркала одной библиотеки», «Мореплаватели и кораблекрушения», «Каталог исторической картографии Испании. Собрание Морского музея», «Лоции средиземноморского побережья Испании»… Были тут романы и другие книги: Исаак Динессен, Лампедуза, Набоков, Лоренс Даррелл – тот самый автор «Александрийского квартета», книжка под названием «Зеленый огонь» некоего Петера В. Райнера, «Зеркало моря» Джозефа Конрада, и так далее, и тому подобное. Из этих книг Кой не читал ничего, кроме Конрада. Его внимание привлекла книжка на английском языке, название которой совпадало с названием известного ему фильма: «Мальтийский сокол». На желтом переплете этой старой, потрепанной книжки был изображен черный сокол и женская ладонь, на которой лежали монеты и драгоценные камни.