войну с маврами…
Гуго хорошо запомнил только то, что сказал тогда странник, спасший его. «Для
тех, кому предназначен путь горний, случайностей не бывает. На их дорогах все
происходит к сроку. Не раньше и не позже. Помощь Божия никогда не опережает
события, но никогда и не опаздывает». И вот сейчас этот странный монах снова стоял
перед ним в тишине древней часовни.
За прошедшие несколько лет странник почти не изменился. Та же стройность
фигуры, те же правильные черты чуть смуглого, обветренного лица, не выдающего
возраст: можно дать от сорока до шестидесяти. Все тот же серый плащ с капюшоном и
того же мышиного цвета монашеская одежда под ним, та же небольшая дорожная
сумка через плечо, тот же самый добротный деревянный посох в руке. Тот же
небольшой серебряный крест на груди поверх рясы из грубой шерсти. И тот же
алмазный отблеск затаенного огня в голубой глубине ясных глаз. Разве только в
аккуратной бороде и в темных волосах монаха появилось чуть больше седины?
Впрочем, Гуго и в этом не был уверен.
Казалось, что время над монахом не властно. Он весь был каким-то удивительно
опрятным, подтянутым и ухоженным и этим совершенно не походил ни на других
странствующих монахов, грязных и дурно пахнущих, ни на оборванного
проповедника павликианина, совсем недавно встреченного Гуго де Пейном в
Лангедоке. Не похож был пилигрим и на приходских священников, носящих тонзуру[10]
во весь череп, утративших радость жизни и с потускневшим взглядом. Осанка
странника была гордой, глаза блестели, и всем своим видом, правильной речью и
манерами этот «божий человек», стоящий сейчас перед молодым рыцарем,
напоминал, скорее, некогда могущественного дворянина, удалившегося от мира,
нежели простого монаха. Как бы там ни было, де Пейн никак не ожидал увидеть этого
человека здесь, за тысячу миль[11] от места их прошлой встречи.
—Приветствую вас, добрый рыцарь, — первым поздоровался монах и слегка
поклонился.
—Приветствую и вас, добрый странствующий брат. К сожалению, не знаю
вашего имени, но хорошо помню, как вы выручили меня в горах Испании. — Так же
вежливо, с поклоном, поприветствовал пилигрима Гуго.
—Зовите меня братом Мори. Или просто Мори, если угодно. — Сказал странник.
—Какими путями оказались вы здесь, любезный брат Мори? — Спросил де Пейн,
не сумев сдержать своего любопытства.
—Вообще-то, я прибыл из Труа, чтобы встретиться с вами, шевалье[12] Гуго де
Пейн, — просто ответил брат Мори.
—А я думал, что вы живете где-то там, в Испании.
—Я много путешествую.
—Но как вы узнали мое имя, ведь тогда, в горах, я, кажется, так закоченел, что
даже не представился? — Удивился Гуго.
—Вас хорошо знает один ваш тезка, Гуго де Блуа, граф Шампанский, который и
послал меня в ваше поместье с небольшим поручением. — Сдержанно улыбнувшись,
произнес монах.
—Как, вы знакомы с моим сюзереном!? Но я даже не успел заехать к нему! — Не
переставал удивляться молодой рыцарь.
—И, тем не менее, граф уже осведомлен о вашем возвращении в родные края, ибо
Господь посылает нам вести вовремя, — сказал брат Мори.
—Что ж, тогда по праву хозяина этого места приглашаю вас воспользоваться
кровом и угощением замка Пейн. — Предложил Гуго первое, что подсказывало
сердце, хотя ни хорошего крова, ни, тем более, вкусного угощения, у него на самом
деле не было.
—Спасибо, буду рад, — произнес монах, которого не пришлось долго
уговаривать.
И вместе они направились в замок. По дороге они говорили о том, о чем обычно
всегда говорят мало знакомые люди: о погоде, о неурожайных «тощих» годах, о
недавней вспышке чумы и о разбое на дорогах.
—Так какое же поручение дал вам граф? — Поинтересовался Гуго, когда гость и
хозяин поднялись в башню.
—Он просил передать вам вот это. — Монах достал из-под серого шерстяного
плаща небольшую дорожную сумку из толстой кожи, извлек из нее и протянул де
Пейну запечатанный воском пакет из грубого коричневого пергамента. Потом извлек
из сумы и положил на стол небольшой, но тяжелый мешочек.
Гуго быстро взглянул на большую восковую печать с гербом графов Шампанских
и тотчас распечатал пакет. Внутри оказалось коротенькое послание от графа и грамота
на владение поместьем Пейн. Написано было на норманно-французском.
«Настоящим повелеваем рыцарю Гуго де Пейну владеть замком Пейн с
прилежащими к нему землями на условиях службы нам. Милостью Божьею, граф
шампанский Гуго де Блуа», было написано на дорогом тонком пергаментном листе с
гербовой печатью графа, а в письме говорилось следующее:
«Любезный Гуго! Извещен, что вы возвратились домой, а посему, посылаю с
надежным человеком грамоту о законном владении феодом и сто золотых безантов на
восстановление хозяйства. Жду вас у себя, как только сочтете возможным приехать».
Сто безантов! Какая огромная сумма! Ведь каждую из этих золотых византийских
монет можно обменять на пятнадцать французских серебряных су! За восемь су
можно купить барана, за двадцать — корову, за тридцать — лошадь! Первым порывом
обрадованного таким внезапным подарком судьбы молодого шампанского рыцаря
было отблагодарить почтенного монаха, уже второй раз принимающего столь доброе
участие в его судьбе, и Гуго искренне протянул пилигриму несколько золотых. Но
монах решительно отвел его руку и произнес:
—Я достаточно обеспечен, друг мой, все необходимое у меня есть, хвала
Господу, а лишнего мне не нужно.
—Но, вы так добры ко мне, в горах вы спасли мою жизнь. Если бы тогда вы не
появились прямо передо мной из той страшной метели, и не подали конец своего
посоха, проведя меня, беспомощного мальчишку, к горному монастырю, вряд ли бы
мы сейчас беседовали. Так позвольте же сделать и мне хоть какой-то скромный жест в
ответ.
—Нет, друг мой, я не возьму денег.
—Но, вы же служите графу…
Гуго замолчал, поскольку понял, что сказал что-то лишнее. Он заметил, как
светлые глаза монаха в одно мгновение потемнели и стали очень внимательными, как
сверкнули в них колючие голубые искорки. Взгляд монаха сделался пронзительным,
казалось, он прожигает собеседника насквозь.
—Вы не за того меня принимаете, мессир[13]. Так знайте, молодой человек, я не
служу никому, кроме Господа. — Наконец, после паузы, твердо произнес Мори, и
голос его отразился от толстых стен башни неожиданно резким эхом.
—Простите, если обидел вас, но я не нарочно. Я действительно просто хотел…
Ну, знаете, пилигримы, обычно, очень бедны.
Взгляд Мори неожиданно смягчился, и он улыбнулся.
—У вас доброе сердце, шевалье, и это хорошо, ибо Господь милостив к добрым
сердцам.
За разрушенными стенами замка Пейн сгущалась вечерняя мгла. С ближних болот
дул холодный ветер. Тучи, идущие с севера, наползали на бледную убывающую луну.
Тусклый огонек в верхнем этаже башни едва ли был заметен снизу. В довольно
большой комнате с четырьмя узкими окнами-бойницами, около очага, в старых, грубо
сработанных дубовых креслах сидели двое. Справа, вытянув к огню ноги,
расположился хозяин. Слева, напротив него, сидел гость — таинственный
странствующий монах Мори в своем неизменном дорожном одеянии.
Гуго де Пейн время от времени протягивал руку к аккуратно сложенным
поленьям, которые он сам нарубил днем из сучковатого наполовину сгоревшего
10
Тонзура — (лат. tonsura) остриженное место на макушке у католических духовных лиц, символ
отречения от мирских интересов. С давних пор существовал обычай, по которому кающиеся остригали себе голову наголо; затем этот обычай переняли монахи, а в VI в. и все христианские духовные лица.
Обычай ношения тонзур духовенством узаконен четвертым толедским церковным собором 633 г.
Различали два основных вида тонзур: тонзура апостола Павла, когда наголо остригалась передняя часть головы, и тонзура апостола Петра, делавшаяся на макушке в форме кружка.
11
Миля — мера длины; старая римская миля, которой пользовались в средневековье, равна 1481 м.
12
Шевалье — принятое в средневековой Франции обращение к рыцарю, буквально означающее «всадник».