Тишина… Как все же хорошо, когда тихо. Бурцев вздохнул. До сих пор он супругу не бил. Но, видимо, надо когда-то начинать, раз такое дело.
Аделаида медленно-медленно поднялась с грязного пола. Изумленная и злая. Лицо княжны побледнело и пошло пятнами. Губы дрожали от едва сдерживаемого гнева.
— Бить?! Меня?! — она держалась за ухо и растерянно хлопала глазами. — Ты смеешь поднимать руку на дочь Лешко Белого, вонючий выскочка, мужлан, нацепивший рыцарские шпоры, но не обретший рыцарской чести? Да я… я тебя презираю. И знаешь, что Вацлав?
Все было как раньше, как в день их первого знакомства в глуши силезского леса. Только злее. Теперь от ненависти, горящей в очах полячки, казалось, вот-вот расплавятся кольчужные звенья на его груди.
— … Знаешь что… знаешь… — задыхалась она.
Бурцев устало вздохнул:
— Ну и чего ты хочешь, Аделаида? Чего ждешь от мужа, которого не любишь?
Она фыркнула:
— Или мы немедленно уезжаем отсюда, Вацлав, или… или…
Какова была альтернатива, Бурцев так и не услышал. Хлопнула дверь. На пороге стоял дядька Адам. Хмурый и нелюдимый, как обычно. Ну, какая нелегкая его принесла так не вовремя! И почему пруссы не приучены стучать, прежде чем войти?
— Послушай, — начал Бурцев. — С пацаненком вашим недоразумение вышло. Мы извиняемся, но давай об этом чуть позже, ладно?
Дядька Адам махнул рукой:
— Это наша вина. Надо было толково объяснить парню, кому предлагать освященное молоко, а кому — не стоит. Я сейчас к тебе по другому делу, Вацлав. По срочному и неотложному.
— Говори, — вмиг подобрался Бурцев. Дядька Адам — основательным мужик. Срочным и неотложным делом пустяки называть не станет.
— Дозоры, наблюдающие за Наревским замком, заприметили шевеление у тевтонов. Немцы снимают со стен знамена и, похоже, готовятся к походу. Не желаешь сам поговорить с дозорными?
Немцы готовятся к походу? Это серьезно. Это значит, что скоро замок опустеет, и крестоносцам трудно будет перекрыть все пути. Можно будет уйти в Литву, а оттуда — на Русь. Было бы неплохо, совсем неплохо. И в первую очередь для Аделаиды, которой так не терпится сменить обстановку.
— Сейчас, дядька Адам, иду…
Он шагнул к двери.
— Идешь? — взвилась полячка. — Вот как?! Сначала распускаешь руки, а потом бросаешь жену и бежишь к своим разлюбезным пруссам?! Что, не терпится гореть с ними в геенне огненной? А не боишься, что я тоже вот так же убегу?
— Замолчи! — рявкнул он, не сдержавшись, — Я скоро вернусь.
Она не ответила. Лишь разъяренной волчицей прорычала что-то нечленораздельное. И хлопнула об пол очередную миску.
Глава 14
Дядька Адам деликатно притворил за собой дверь. Бурцев сплюнул, вышел вслед за пруссом. Шибанул в сердцах дверью так, что вздрогнули стены. Фу-у-ух, — утер пот со лба. Ну, и стервоза же эта княжна, если рассудить. И угораздило же влюбиться в такую!
Прусский лучник глядел сочувственно и понимающе:
— Пусть Аделаиду не подпускают к лошадям, а то мало ли… — попросил Бурцев. — И знаешь что, дядька Адам, поставь-ка кого-нибудь присмотреть за ней. Пока меня нет, лучше ей вообще не отлучаться из дома.
Он и не подозревал, что притихшая полячка, прильнув к двери, прекрасно слышала слова, не предназначенные для ее ушей. Домашнего ареста Аделаида дожидаться она не стала. И к лошадям не пошла.
Слезы текли по лицу княжны. Слезы ярости, унижения и злости. В таком состоянии оскорбленной Агделайде Краковской дочери Лешко Белого лошади ни к чему. В таком состоянии ей страх — не страх и любые сугробы — по колено. Дрожащими руками полячка нацепила на шею подвеску, которую Бурцев терпеть не мог — «шмайсеровскую» гильзу в золотой оправе, подарок пана Освальда. Специально нацепила, сознательно. Сейчас это был ее флаг, ее вызов и объявление войны.
Она уходила пешком. Выскочила из дома, пока не поставлено стража, прошествовала — стремительная, гордая, раскрасневшаяся — мимо неказистых прусских лачуг и грязных землянок, вышла за частокол, ускорила шаг, обходя походные шатры кочевников и русичей. Кто-то, кажется, Збыслав окликнул девушку. Аделаида даже не повернула головы — много чести! Литвин пожал плечами, посоветовал далеко в лес не уходить. Затем, поразмыслив, отправился искать пана Вацлава. Но было уже поздно: Аделаида вошла в подлесок, побежала. Далеко, быстро, выбирая самый неторный путь, по которому проще пройти пешему, нежели конному… Никакая погоня не должна была ее настичь.
Аделаида бежала, не видя перед собой дороги. Бежала ради того лишь, чтоб бежать. Проваливалась в снег, падала, поднималась и бежала снова. Обида, жуткая обида поглотила ее целиком, а обильные слезы смыли без остатка и страх и осторожность. Чужой незнакомый лес? Подумаешь! Непролазные топи вокруг. Ерунда! Тевтонские отряды? Как же! Они ни в жизнь не полезут в этакую дыру! Нет, прочь, прочь от ненавистного прусского селения. Прочь от нищеты и убожества. Прочь от угрюмых язычников и их бесовских игрищ. Прочь от укоризненного взгляда Вацлава.