– У меня поручение к тебе, рыцарь-юнак.
– И ты еще надеешься, Лизка, что я стану с тобой разговаривать? – изумился он. – Это после той твоей пакостной шутки?
– Тебе не помешало бы подстричь усы… А поручение от королевы Фрузцины. Пойдем скорее, тебе надо быть в палате прежде, чем король займет свое место, а еще лучше – когда все вельможи еще не рассядутся.
– Веди.
Фрейлина Лизбет стучала впереди каблучками по лестнице, а Хотен, не упуская из виду её стройной темной тени, думал о том, как странно, что он никогда не видел её тела. То она в плаще, то прячется за пологом кровати, как будто беззвездной ночи ей недостаточно, то в платье, как сейчас… Откуда же это воспоминание о совершенстве и безмерной красоте тела Лизки? Да полно, о красоте ли вообще речь, даже если она от беса?
В спальне королевы Фрузцины пахло тревожно – старой кровью, смытой и высохшей, уксусом и лекарственными травами. Королева лежала в постели, вытянув руки поверх соболиного одеяла. Хотя даже Хотен, невнимательный к таким вещам, заметил, что накрашена, выглядела она еще более осунувшейся, чем её муж. Он поклонился и приветствовал королеву.
– И ты здравствуй, хоробр. А глазки, глазки-то как горят? Неужто нашел время за моей Лизкой приволокнуться?
Вместо ответа он повернулся спиной и, изогнувшись, показал на шпоры.
– Славно! Ты их, смотри, только в церковь и во дворец цепляй. Мягкие чересчур, еще потеряешь, – посоветовала она заботливо, будто старшему сыну, хоть и была моложе лет на десять. – А в поход или на войну закажи себе в Киеве железные, да отдай вызолотить, вот оно и будет ладно…
– Спасибо, милостивая королева.
– Это тебе спасибо, что избавил нас от сего страхопуда, праведника-душегуба. Я всегда думала, что наш печатник с большой придурью, но чтобы настолько свихнутый? Тот же батька Ансельм, он ведь, хоть и латинский чернец, мухи в жизни не обидел… Мой Гейза думает, что со мною бабская беда случилась, потому что я боялась за него и за старшенького, Степана. Кто может знать? Однако я больше его самого виню: родила я Гейзе уже семерых (четырех парней и трех девиц) – неужели мало? Ладно, девиц замуж пристроим, Эржбету уже и выдали, а четыре королевича как после него власть поделят? Но я не о том…
– Слушаю, королева.
– Гейза будет говорить тебе посольские речи моему брату Ростиславу. Скажет и насчет присылки сюда моей матушки княгини Любавы Дмитриевны. Он братец мне сводный, Ростислав, от другой матери, от варяжской королевны Христины, но пусть поможет, если будет на то его добрая воля. И тебя о том же прошу. Гейза хочет мою матушку одарить, чтобы достойно, своим домом, дожила свой век. Он уже одарял, уже приезжала, но года четыре тому назад её на Руси родичи ограбили и всё добро, Гейзой подаренное, отняли. Хочет Гейза помочь ей, спасибо. Однако… На Бога надейся, а сам не плошай. Скажи ей, пусть не побоится, займет денег у киевских ростовщиков (а ты подскажешь надёжных), и пусть привезет сюда самых дорогих и ценных мехов, а здесь уж я ей помогу… И ты, если поедешь с матушкой послом, тоже накупи мехов подороже, а отсюда все везут золото и серебро, дешевы тут. Ты сюда скакал, как на пожар, и в самом деле наш пожар потушил. А если вдругорядь поедешь столь далеко, и о себе не забывай.
– Я в Киеве мелкая сошка. Однако сделаю, что смогу.
– Спасибо за желание способствовать. И еще. Будет битва, да не бросайся ты грудью моего Гейзу прикрывать! Есть ведь кому. Тебе свою голову беречь надо. Ну, иди, а то Гейза на тебя разгневается. Ручку мою целуй!
Он отступил по ковру почти уж до двери, когда королева Фрузцина окликнула его спутницу:
– Лизка! Огня прихвати! Нечего вам лбами в стены стукаться…
Однако Лизка задула свечу в подсвечнике, стоило им оказаться рядом с первым же темным углом. Безмолвно набросились они друг на друга, только Хотен попросил было развязать на нем сзади тесемки чулок-штанов, а Лизка лишь хихикнула в ответ. Наконец, её каблучки снова простучали по ступенькам, и Хотен прислонился спиною к стене, судорожно глотая воздух разинутым ртом. Потом ноги отказались ему служить, он опустился на корточки. Сразу же на всё еще возбуждавшие его запахи любви наслоилась острая вонь мочи и крысиных какашек.
– Грязь, грязь, грязь! – стукнул он кулаком по колену. – Грязь, обман!
И хорош же был бы он сейчас, если бы Лизка выполнила его просьбу, и он остался бы с развязанными на спине тесемками и с голой задницей! Пошел бы просить помощи у стражника? А ведь всё равно придется – если опять какую-нибудь глупость успела на спину пришпилить… Эх! Он, конечно же, постарался, на ноги вновь поднявшись и от стены отклеившись, пошарить у себя на спине, куда только достала рука, однако и к стражнику подле входа в пиршественную палату повернулся спиной, вопрошая взглядом: