Рукавички так и сгинули вместе с младшими детьми Лушпайки, исчезнувшими без следа, а со старшеньким она порешила уйти как можно дальше на заход солнца, куда, как все говорили, татары-песиголовцы и в следующий раз не доберутся. Вдова зацепилась только в Бамберге, где устроилась у богатого бюргера не то кухаркой, не то как рабыня. Из этого рабства выросший Крючок освободился, продав себя в императорское войско, а мать, весточки от него не дождавшись, лишь смертью своей. Оставшаяся после неё котомка досталась в наследство новой кухарке, молодой немке, которая из ветхого уже кафтанчика выкроила тоже детскую жилетку. Кухарка-немка, хоть и безмужняя, рожала по младенчику почти ежегодно, и жилетка исправно переходила от маленького Ганса к маленькому Фрицу. А когда, несмотря на регулярную починку, одёжка, в конечном счете, совсем истрепалась, постаревшая кухарка спрятала её в свой сундук. Сама она не знала, на что еще можно пустить жилеточку, но если сейчас не знает, то разве со временем кто-нибудь поумнее не сможет ей подсказать? То есть она не такая уж дура была, чтобы не догадаться пустить тряпьё на прихватки для сковородки или на половую тряпку, однако на такие дела пусть хозяйка своё собственное добро выдает!
От кухарки-немки сундук перешел к её старшей дочери Грете, избравшей занятие более веселое, чем у её рассудительной матери, но и более рискованное. Сверху в сундук аккуратная Грета укладывала теперь свои яркие и справные наряды, однако не выбрасывала доставшуюся от матери-кухарки ветошь, лежавшую под ними: полный сундук тешил её чувство собственного достоинства. Благополучно состарившись, она принялась доживать на отложенные деньги, однако вынуждена была экономить.
Одним прекрасным солнечным утром старая Грета увидела, как мимо её окошка промелькнул незнакомый горожанин с мешком за плечами. Она навострила уши: стук в калитку, визгливый голос квартирной хозяйки, неразборчивое бормотанье пришлеца. Наскоро привела она себя в порядок и подкралась подслушивать под окно кухни. Незнакомец, без конца повторяясь, убеждал хозяйку, что теперь совсем уж ненужное тряпьё можно продать на бумажную мельницу и что он готов предложить очень хорошие деньги. Квартирная хозяйка, известная в приходе своим упрямством, на это каждый раз отвечала, что подождет, пока явятся другие покупатели – глядишь, и предложат лучшую цену. Старая Грета охнула про себя и, пригибаясь, пробралась к калитке, чтобы подстеречь незнакомца и привести его к себе в светелку. Уставившись на дверной молоток, она вспоминала, как в прежние годы устраивала засады на незнакомцев совсем с иной целью. В отличие от вздорной квартирной хозяйки, старая Грета не была расположена поджидать других покупателей для своего тряпья, а расположена была сегодня же вечером выпить вволю доброго светлого пива.
Через пару недель Иоганн, тот самый средовек с полным мешком за плечами и с дорожным посохом в правой руке, пришел в славный швабский город Равенсбург и немало насмешил таможенника, показав ему свой товар. Однако на стук в ворота бумажной мельницы Карла Пфальца к нему, в конце концов, вышел сам мастер в воняющем всяческой алхимией фартуке и лично повел на склад сырья. Увы, среди ветоши, купленной Иоганном за свои кровные у старой стервы в Бамберге, оказалась тряпка, которую мастер Карл выбросил недрогнувшей рукою в угол, на кучу такого же неходового товара.
– Ткань была хлопковая, что верно, то верно. Однако не годится она, потому что окрашена кошенилью. А кошениль – краска до того стойкая, что не обесцвечивается. Так что извини.
– Засчитай мне хоть за четверть цены! – взмолился Иоганн. – Я же не виноват! А такой мастер, как ты, научится любую ткань обесцвечивать.
Не поддавшись на грубую лесть бродяги, мудрый мастер Карл в душе признал, что устами невежды в данном случае глаголет истина. На глазах его поколения светская наука развивалась столь стремительно, что когда-нибудь и на этих вредных тряпках позволит заработать. Если, разумеется, успеет до Второго Пришествия, обещанного знающими людьми в 1400 году.
Сам мастер Карл не дожил ни до Второго Пришествия, ни до благословенного дня, когда на бумажных мельницах перестали отбраковывать тряпичное сырье. Это уже его правнук, удачно продолживший семейный промысел, использовал новейшее научное открытие, позволяющее избавляться при отбеливании от самых стойких красителей: тряпье надо было сперва подвергнуть естественному процессу брожения, а затем выдержать в чане с раствором извести. Впрочем, поскольку некоторые алхимики почитали брожение и гниение процессами идентичными, можно было сказать, что за прошедшие десятилетия куча вонючего хлама в углу склада Пфальцев начала отбеливаться и самостоятельно, природным образом.